Истории людей

Гость написал: Мне было семнадцать, когда меня пригласила русская девушка из Москвы. У неё светились глаза, когда она произносила «папочка, спасибо тебе, что я приехала сюда и познакомилась с такой открытой девушкой!».

Имена и географические названия изменены. Место дейстивие – Западная Европа, 90-е годы

Мне было семнадцать, когда меня пригласила русская девушка из Москвы. У неё светились глаза, когда она произносила «папочка, спасибо тебе, что я приехала сюда и познакомилась с такой открытой девушкой!», странно, что и по прошествии столького времени я хорошо помню Таню. Бодренько проскакав по «Первым принципам», я ощутила некоторую пресность, но моя вера в Библию и добропорядочность всех, кто брал её в руки, делали все сомнения невозможными. Как я могла сомневаться в написаной для меня воле живого бога? Как я могла сомневаться в теплоте и доброте девушек и женщин вокруг меня? Как я могла сомневаться в потеряности мира...

Цветок, который одна из сестёр подарила моим родителям, действительно имел сходство с коброй, что мне высказала мама, этого даже я, тогда слепо доверявшая всем добрым побуждениям моей будущей духовной семьи, не смогла отрицать. Зато какой разнос я устроила родителям, узнав, что они потеряны и ничегошеньки об этом не подозревают!

Так я стала самой младшей в Н-ской ЦХ. До моего восемнадцатилетия я появлялась только на воскресных службах, мои родители были категорически против моего посещения общины. А потом началась бесконечная гонка. Меня швыряло из домашней церкви в домашнюю церковь, наставниц я меняла как перчатки, свято веря в план бога. Школа (на западе образование длится 12-13 лет, последние два года соответсвуют первым курсам института в России), секция воллейбола, службы в воскресенье и на неделе, домашняя церковь, встречи с наставником, приглашения, ночи молитвы, музыкальная группа, подготовка каких-то особенных вечеров, свидания... Список можно было вести бесконечно.

Никто не знал, куда можно было приткнуть русскую школьницу. Поэтому меня футболии по всей студенческой группе, при этом мне фатально не везло. То меня отправляли в студенческую группу, которая встречалась максимально далеко от меня, за полтора часа езды до дома, то я попадала в руки наставниц, которые при всём их даже иногда присутствующем желании понять меня, были просто не в состоянии это сделать. Уж не знаю, было ли это результатом разных менталитетов, или того, что практически каждая из них являлась для меня громом среди ясного неба, настолько мы не подходили друг другу. В моих глазах. Но о моих взглядах никто никогда не спрашивал.

Но началось всё с двух очень милых девушек, которые искренне заботились о моём благополучии. Впрочем, это быстро прошло.

Эля меня пугала своей нечеловеческой работоспособностью. Ей было достаточно спать по три-четыре часа в сутки. О том, что мне нужно было минимум семь-восемь заикаться казалось кощунственым. Практически никто из студентов не успевал по учёбе, но это и не было приоритетом.

Сабрина была лет на восемь старше меня, никак не могла закончить учёбу в университете, но мужественно смотрела в будущее, убеждая себя, что «бог будет работать в её жизни». Она постоянно мучилась вечными упрёками к себе, упрёками её наставницы к себе и упрёками, которые она видела в библии к себе. То, что меня будет обучать она, я узнала совершенно случайно, сбившись с ног бегая за моей тогдашней наставницей и попав на одну из сестёр-лидеров. Мне просто забыли об этом сказать. Взяв себя в руки после очередного взрыва эмоций, который я мужественно скрыла за искренним «аминь, сестра», я отправилась «строить дружбу» с Сабриной. Я знаю, что наши с ней встречи доводили её до невменяемого состояния. По-моему, мы обе очень старались друг друга понять. Но есть вещи невозможные.

Алине было 13 или 14, когда с моим активным участием её покрестили. Я относилась к ней как к своей маленькой сестре. Ответственность за неё давала мне новые силы, я чувствовала, что кому-то нужна. Даже если это нужность заключалась в том, что я была постоянным и добровольным буфером между моей почти 30-летней наставницей, Алиной и её мамой, попавшей в ЦХ на год или два раньше своей дочери. Я не могла объяснить Сабрине, что её запросы меня вгоняют в состояния ступора, потому что выполнить их я была не в состоянии. А что говорить о 14-летнем ребёнке? До Алины доходило только то, что позволяла мне моя совесть. Наверное, это единственные отношения, которые мне удалось в то время сохранить без привкуса...
Когда Алину отдали мне в покровительство, я почувствовала себя царьком своего маленького царства. Для бога и в глазах всех моё существование больше не было безполезным. Мне казалось, что наконец-то я нашла своё место в общине, в образовывавшейся домашней церкви подростков.
Прошло несколько месяцев. Группы сменили. Алина естественным образом перекочевала к подросткам, мы практически не виделись.Я снова и снова попадала в новые формации сестёр, к которым не знала, как подступится. На службах я сидела с каменым лицом и вечной вымученой радостной улыбкой. Я уговаривала себя всеми способами, что я должна любить и доверять и лидерам, и наставницам (главное, не перепутать, кто у меня по расписанию), и... богу. В добрых намерениях которого я сомневалась всё больше и больше.

Постоянная «смена декораций» научила меня одному - если не можешь врать, когда тебя спрашивают, что ты чувствуешь, то не чувствуй.

Я постоянно ощущала свою неполноценность. Мне ведь было уже пару лет «во Христе», а ответственности мне не давали. Я всегда оставалась в на самом кончике ветки, никогда не имея права заглянуть в первые ряды эшелона. Я молилась, чтобы бог использовал меня, видела сочувтсвующие, свысока взгляды сестёр, которые были «младше» меня «во Христе» (на самом деле очень редко кто-то был младше меня), но которых приглашали на лидерство. Это считалось настоящим ростом, там была настоящая жизнь. Там вершили судьбы. Я казалась себе гадким утёнком, которому не суждено стать лебедем. Даже шансов стать полноценной уткой я себе особенно не давала.
Забегая вперёд, сейчас я благодарю Господа за то, что мне не довелось попасть в лидерство. За то, что мне не пришлось натворить ещё больше, чем я и так успела натворить и в своей и чужих душах. Подростков готовили к встречам с родителями, разыгрывали с ними ролевые игры, объясняли, что сказать, когда и как. Тоже самое ранее делали и со мной.

Я привязалась к ребятам в русской группе, нас то разгоняли, то опять принимались хвалить за «русскую теплоту». В зависимости от политики лидерства наши встречи или приветствовались или нам давали вызов «вкладывать сердца в свои домашнии церкви». Здесь я была малолеткой и сорванцом. Эта роль меня устраивала, пока я не стала замечать, что иногда это жизненно необходимо, чтобы тебя восприняли всерьёз. У весёлого сорванца не может быть плохого настроения, всю «духовную борьбу» он проходит с улыбкой на губах. Серьёзных проблем у сорванцов тоже не бывает, кроме как содраной коленки и над собственной неловкостью можно от души посмеяться с друзьями. И, наконец, сорванец не влюбляется. Куда ему? Простите, ей. Я легко сходилась с братьями, как друг. И всегда им оставалась. (Нынешняя женщина во мне радостно хихикает, и от этого Бог уберёг.)

Русская группа регулярно пополнялась новбранцами. Наверное именно это не позволяло нас окончательно распустить. Так я познакомилась с Софьей. Весёлой грузинкой, девизом которой было, что «хорошего человека должно быть много». И Софы было много, когда она грудным голосом запевала грузинские песни, громко молилась, смеялась. Я, к своему вящему удивлению почувствовала, что испытываю к ней искринею симпатию. В русской группе, и так занимающейся самодеятельностью, прибавилось жару. Мы спорили, конкурировали, т.к. обе пели, играли на гитарах и обладали похожей сногшибательной силой эмоций. Хм... Разница заключалась лишь в том, что я не позволяла себе выплески чувств. Ира и я стали почти подругами. Пока...

Несколько наставниц и месяцев спустя, Сюзанна, лидер студентов, с лучезарной улыбкой сообщила Софке и мне, что отныне Софья будет моей наставницей. Я невнятно покачала головой, в потверждение тому, что тоже очень этому рада.
А мне было бы в пору заорать. Дело было не в том, что Софа обошла меня на духовном поприще, став на ступеньку выше меня. Моя гордость вспылила и уступила место оцепенению. Я знала, что произойдёт. Нет, не так. Я ЗНАЛА, что будет с Софкой и мной. Я ЗНАЛА, что отныне дружбы больше не будет. Я ЗНАЛА, что наша дружба этого не выдержит. Ни одни отношения этого выдержать не могли бы.
Пока мне удавалось держать своё состояние в тайне, ведь перед неформальными друзьями мне не нужно было отчитываться в каждой проведённой минуте. Мне удавалось получить от них немножко так нужной мне поддержки, чтобы снова и снова нырять в регламентированые отношения в домашней церкви. Когда друг и наставник сошёлся в одном - я потеряла всякую опору.
Агония между мной и Софьей продолжалась несколько месяцев. Мои духовные дела шли всё хуже и хуже. Она не знала, как мне помочь, просила кого-то, чтобы дали мне, а не ей какие-то задания, чтобы меня поддержать, а меня это жутко оскорбляло. Мы не доверяли друг другу. Веры в то, что у меня что-то изменится к лучшему не было ни у неё, ни у меня. Сколько было между нами чудесных моментов в начале нашего знакомства, когда мы сидели ночью у неё и безудержно хихикали над какой-то глупостью или глубокомысленно размышляли о том, как нас свёл бог, столько же выплеснулось между нами недоверия, холодности, безразличия и боли.

Самое интересное, я всегда убеждала себя в том, что что бы не происходило, это «план бога». Каждый раз мне это стоило всё больше и больше сил. Но другого выхода я не видела - или с богом или против. Как-то мне пришла мысль уйти. Но разум услужливо спросил - куда? От бога не убежишь.

Последний год моего пребывания в ЦХ... Я перестала общаться с друзьями, точнее со всеми, с кем не была связана официально. Я знала, что цинизм, сарказм и депрессия, т.е. полная разруха в моей душе, могли навредить духовному состоянию моих братьев и сестёр. Я ушла с их дороги, чтобы не утянуть их вниз. Моё физическое тело тоже не продержалось, я попала на операцию в больницу.

Меня поставили перед фактом, что я не живу как ученик. Начались занятия библией. Мной занималась Эльза. Эльза - овца. Положительная, послушная овца. Овца, ведущая других овц на заклание, и с овчиным авторитетом проповедовавшая волчьи истины всему стаду. Потому что ей так сказали. Винить её у меня не хватает совести. Овцы ни в чём ни виноваты.
Сюзанна - лидер группы студентов, человек, ответсвенный за многи души, за многие отрезания. Она это делала сознательно. Слова, расчитаные на слабые места, чтобы вызвать нужную реакцию, заученые фразы. Я знаю, что высшее образование, это не всё, но иногда оно облагораживает. Вопрос скорее в интелекте или в его отсутсвии.
Звучит зло? Да. Ещё как. После этих занятий в моей жизни появились люди, которых я ни при каких условиях не хочу увидеть ещё раз. Если я их увижу, то о последствиях я не хочу задумываться.

Все воспоминания этих нескольких недель сливались в бесконечные разговоры, наставления, мои истерики, в которых не было слёз. Последние два года слёз не было. Я знала, что распадаюсь по частям, что от меня ничего не остаётся.

Лезвие... Да, лезвие тоже было. Я ворвалась в ванну, заперла за собой дверь. В зеркало смотреть небыло сил, меня душили рыдания. Сменившиеся полной отречённостью. Какая разница? Всё должно закончится, смысл потерян, ничего нет - единственый логичныый выход - лезвие. Это проще всего. Тёплая ванна, лезвие. Мой мозг услужливо всё расписал, выбрал наилучший, простейший в исполнеии вариант. Стоп. Разум наложил вето. Родители.
Ни один ребёнок на свете не имеет права причинить такое своим родителям.
Дверь единственного выхода оказалась замурованной задолго до моего прихода.
Я опустилась на пол. Выхода не было. Тупик. Вечный тупик. Я не смогу выбраться из этого кошмара. Это не закончится...

- Ты можешь себе представить быть с кем-то, кого ты ненавидишь всеми фибрами своей души? Видеть это лицо каждый день, видеть поступки, слышать голос? Человека, которого ты ненавидешь, презираешь, не переносишь на дух? Мне приходится быть с ним каждый день, чувствовать 24 часа в сутки. Я не могу быть собой, я ненавижу себя.

- О чём вы с ним говорили?
Резкий голос Сюзанны остановил меня. И не дожидаясь ответа:
- Как ты можешь? Разносить сплетни и раскол по церкви! Тебе было запрещено говорить о Адриане с братьями и сёстрами! Как он посмел так уйти! Он сеет раскол!
То, что я послушно заткнулась при первом же предупреждении оказалось совершенно неважным. Последовали обвинения Адриана, обвинения меня в чём-то, я не помню. По прошествию нескольких минут мне удалось втиснуть слово.
- Я не говорила о нём. Я говорила о себе.
Молчание.
- Почему брат тогда выглядел таким подавленым?
- Я сказала, что у меня не всё в порядке, он наверное поэтому расстроился.
Дальше какой-то обмен фраз. Я огляделась, здание церкви пустело, дневной свет падал из раскрытых дверей вовнутрь. Я собралась с мыслями. Она должна меня понять, я не могу сказать это никому другому, она должна понять, что происходит.
- Сюзанна, послушай меня пожалуйста. Я не знаю, что мне делать, - мой голос звучал спокойно, я пыталась говорить настойчиво. - Я была на грани самоубийства. Единственная причина, которая меня остановила, это мои родители. Только ради них я в живых.
Я смогла, я сказала.
- Какая ты эгоистка! Ты не думаешь ни о чём, ты только думаешь о себе! Как ты можешь думать о таких вещах, как - она произнесла слово, подчёркивая каждый слог - самоубийство, когда в мире столько потеряных душ! Ты хоть понимаешь, сколько сил, и времени, и энергии сёстры на тебя тратят?!
Где-то во мне зашевелился протест. Он сразу исчез. Больше я не пыталась никому ничего объяснить.

- Ты должна принять решение.
Да, наверное, она права, я должна. И я должна принять его здесь. Или туда, или сюда. Тьма или свет.

Мы ушли на балкон на втором этаже. Сестра молилась, я знала, что всё это безполезно. Вся затея, вся жизнь. Я сижу здесь, руки стиснуты, голова на руках. У меня нет сил. Ни одной искорки, ничего. Когда-то я знала, что были желания, были мечты, солнечный свет, радость. Всё осталось позади. Разлом появился в моей душе. Справа была абсолютная тьма, оттуда не раздовалось ни звука, ни лучика света. Слева чёрно-серые обрывки перемежались кровавыми полосами, там что-то двигалось, бурлило, падало, рвалось. Я должна была выбрать. Между тьмой и светом, между правой и левой частью. Смешно.
Я почувствовала напряжение во всём скрюченом в процессе молитвы теле, щёки были мокрые. Я в очередной раз отметила про себя, что ненавижу плакать прилюдно.
- Да, приняла, да а как же иначе?
Сестра смотрела на меня блестящими от слёз глазами.
Да, я приняла решения. Отныне мне было просто наплевать на всё. Смысла не было.

Нина, полное имя Нинэль, пыталась изо всех своих сил наладить контакт между мной и Эльзой. Она разговаривала часами со мной, я спутанно пыталась объясниться, часами разговаривала с Эльзой. Она просила, чтобы её брали на занятия со мной. Ей не раз отказывали, объясняя это тем, что мне это может повредить. При ней мне хотелось чувствовать тоску. Да, при ней мне действительно хотелось снова что-то почувствовать. Заступничество Нины закончилось телефонным звонком.
- Как? - я остановилась у окна. Что-то во мне зашевелилось.
- Я приняла решение, я долго молилась. Мне посоветовали не общаться с тобой. Потому что тебе это не на пользу.
- Че... чего?
- Я решила последовать совету. Я не знаю, правильно это или нет...
Я ей высказала абсолютно всё, что думаю и как я это называю. Рике последовала принятому решению. Наверное поэтому я ей и позвонила спустя год, она была искренна со мной, не важно, что она сделала или не сделала.

- Зачем ты хочешь прийти? Эта встреча - только для учеников.
Что я уже не ученик, мне сообщили по телефону. Мне было запрещенно общаться с кем-либо, кроме Сюзанны и Эльзы. Всем, кто меня знал сказали, что я ушла сама, не хочу никого видеть. Ходили разные версии о причине, в том числе и классическая - из-за мужчины.

Я стала врагом. Врагом народа божья, бога, правды, истины... Изгоем. Несколько месяцев меня мотало на гранях сумашествия, самоубийства, депрессии и первых ссесий в университете. Которые я сдала.
Мир не без добрых людей. Я некоторое время жила у друга, с которым только-только познакомилась и которому обязана жизнью. Я помню, как, забившись в угол дивана, просила его защитить меня от этих голосов в моей голове, твердивших обвинения и приговоры. Я вздрагивала на улице, когда мне казалось, что я вижу кого-то из общины.
Ни один из моих... хм... друзей из ЦХ не позвонил. И я до сих пор... Да, я до сих пор уже не мучаюсь, но спрашиваю себя - почему? Мне бы достаточно было одного звонка, трёх слов:
- Ты не враг.

Моя мама стояла на балконе в день моего «крещения» в МЦХ и молилась... чтобы её дочь вернулась домой живой. Я никогда не говорила с родителями обо всём, что происходило, я не могла. И, наверное, не смогу. Они не могли поддержать меня, что они могли бы сделать? Они только молча переживали.

В ЦХ я пробыла около четырёх лет. Чтобы снова встать на ноги мне понадобилось столько же.

Знаете, что меня в конечном итоге выбросило на берег из ЦХ? И только посмейте потом сказать, что любовь не имеет над нами власти. Я влюбилась. Это не шутка. Я влюбилась, как не влюблялась никогда в жизни. Ни до, ни после. Влюбилась с первого взгляда, хотя никогда не верила, что такое бывает.
Я влюбилась в мальчишку не из ЦХ. Между мной и им никогда ничего не было. Два года я билась сама с собой, между долгом к ЦХ, к тому, чему меня учили там и тем, что я ощущала единственно правильным. Одно я не смогла сделать в моей праведной борьбе, это выставить это чудо, которое происходило в моём сердце, на всеобщее осмотрение братьям-сёстрам, я скрывала эти чувства с начала и до конца. С этим я справилась сама, собсвеноручно сломала это чувство. Вместе с этим сломав и себя. В этом состоянии я уже была не нужна ЦХ и меня выбросило на берег.

Как сказала одна моя близкая школьная подруга, выслушав краткую сводку событий тех лет:
- Ну, скажи спасибо, что легко отделалась. Сама знаешь, что в таких сектах бывает. А с твоим идеализмом ты бы ещё куда-нибудь вляпалась.
Хм... А она права.