Православие и художественная литература

Добавлено: Ср Фев 04, 2004 6:28 pm

Появилась идея открыть тему, в которой можно размещать ссылки или сами православные художественные произведения (если они небольшие), которые вы когда-либо читали и которые вам понравились или даже были этапными на вашем пути в Церковь.

Для начала помещаю маленький рассказ замечательного православного писателя В.А.Никифорова-Волгина, который тронул меня до глубины души.

Чаша

Когда мы с отцом Виталием сошли с шаткого крыльца его старозаветного домика, нас овеяло дыханием августовской тьмы, шорохом высоких лип и мерцанием звезд.
– Ночь... – прошептал отец Виталий шепотом вошедшего в тихий храм.
Липовой аллеей мы дошли до белой церкви. Сели среди погоста, на деревянных ступеньках старой часовни, под деревьями. Кругом кресты. Кое-где, над могилами, лампадные огни. В алтарном окне церкви неугасимый свет.
Отец Виталий в белом подряснике. Обхватил руками колени. На плечо упал желтый лист.
– Как ночь, нет мне покоя!.. Так вот и брожу по комнатам своим опустелым, по саду, по кладбищу, забираюсь в лес и все хожу, все тоскую, все зову его, тихого. Не утолят скорбь мою ни молитва, ни ночное бодрствование, ни кротость Господних звезд... Ждут, когда очнется батюшка, а я стою безгласный перед Чашей Господней и плачу... Глядя на меня, и все предстоящие в церкви плачут...
У отца Виталия затряслись плечи. Закрыл лицо руками.
– Единственный был у меня после покойницы жены! Ласковый такой да задумный. Рассказы любил про святых мучеников... И всех жалел, всем улыбался сыночек мой маленький!..
Той ночи не забыть мне!.. пришли это они, пьяные, грехом пропахшие. Взломали вот эту самую церковь и вошли в нее в шапках и с папиросами в зубах. Мальчик мой не спал. Увидел их и разбудил меня. Как ни просил я его не ходить со мной, пошел!.. как был... в белой ночной рубашечке... Пришли в церковь. А они-то с песнями балагурными царские врата раскрыли и на престоле свечи зажигали! Плевались и сквернословили. Не высказать того, что было на душе у меня тогда!.. Я молить их стал, пьяных, оголтелых. Бога побояться, не кощунствовать. Они не слушали меня. В спину толкали, волосы на мне рвали, оплевывали, заушали... Вдруг... Вижу! Один из них прикасается к Чаше Господней! К Чаше!
Тут-то и совершилось...
Мой сыночек в алтарь бросился.
И вижу... Ручонками своими маленькими вырывает Чашу Господню из рук пьяного кощунника. И не поверите ли, вырвал ее! Чудом вырвал! Как сейчас вижу его в белом одеянии, как хитон Отрока Иисуса, с Чашей Христовой сходящего по ступеням амвона...
Тут-то за Христа и пострадал мой светлый мальчик. Не успел я подойти к нему, как высокий солдат ударил его прикладом по голове...
И когда увидел его, обагренного кровью, бездыханного, я не плакал. На душе было ясно-ясно. Спокойно взял его на руки и домой понес, и по рукам моим кровь его струилась.
А вот когда отпел его и похоронил!.. Пришел с кладбища в сиротливый дом свой да как вспомнил его, мученика, в белом, как у Христа-Отрока, хитоне, в ручках своих сжимающего Чашу Христову, пал я в отчаянии на пол и волосы рвал на себе...
Ничто не утоляет скорбь мою, ибо пред глазами он, ангельская душенька, за Христа пострадавший!..
После долгого молчания отец Виталий сказал:
– Пойдемте на его могилу и отслужим панихиду.
Мы поднялись с ступенек часовни и пошли служить ночную панихиду.

http://archive.1september.ru/vos/2001/35/7.htm#1

Добавлено: Ср Фев 04, 2004 6:54 pm

Вот отрывок из рассказа "Архиерей", написанного иеромонахом Тихоном (на полный текст ссылка внизу). Удивительно простым языком, художественным языком описана трагедия всего человечества - состояние, в котором пребывают все люди, по учению Православной Церкви, после так называемого грехопадения.

<…> От Предтеченской церкви дорога подымалась в гору и выходила на небольшую площадку, откуда, как на ладони, видна была большая часть города. Выехав на эту площадку, владыка окинул город быстрым взглядом. Вдали он увидел покосившийся крест на почерневшем куполе и, стукнув в оконце кареты, велел повернуть и ехать к той церкви.
Это была церковь отца Герасима.
Прежние архиереи никогда не заглядывали сюда, и отец Герасим мало имел надежды видеть у себя нового архиерея, но все же он счел своим долгом исполнить предписание благочинного.
Равнодушно перешагнув через кучу сора, наваленную Еремой на дорожке, отец Герасим отпер церковь и стал на паперти, лицом к улице, на которой должна была появиться карета владыки.
К его удивлению, ждать пришлось недолго. Архиерейская карета уже катила по улице. Через несколько минут она остановилась у церковной ограды. Дверца кареты раскрылась, и оттуда показался владыка. Быстрой походкой направился он к церкви, с удивлением взглянул на кучу сора, обогнул ее, поднялся на паперть, благословил отца Герасима и, войдя в церковь, остановился у входа.
Неприветливо взглянули на владыку церковные своды. Отвалившаяся местами штукатурка зияла на них ранами. Их низкие изгибы потемнели от времени и пыли. Потемнели и углы от паутины, и при виде такого запустения потемнело лицо у владыки. Он сделал несколько шагов вперед и остановился перед иконостасом. Из-под налета пыли глянули на него лики святых.
Владыка перекрестился и вошел в алтарь. Отец Герасим остановился у амвона.
Алтарь выглядел еще неприветливее. Потускневшее окно слабо пропускало свет. Пыль покрывала даже святой престол, ризница состояла из нескольких поношенных облачений.
Осмотрев алтарь, владыка вышел на амвон, окинул еще раз общим взглядом церковь и, молча, вопросительно посмотрел на отца Герасима.
Тихо взглянул на владыку и отец Герасим...
Прошло несколько минут молчания...
Владыка продолжал смотреть на отца Герасима, на его поношенную, местами залатанную рясу, на сгорбившуюся спину, на поседевшую голову, на его еще молодое, но уже изрытое морщинами лицо, на тусклые глаза, на впалую грудь, на исхудавшие сухие руки... В глазах владыки отразилась дума. Вдруг он повернулся к алтарю, широким крестом помолился перед Царскими вратами и быстро пошел из церкви...
– Пойдемте, – сказал он, проходя мимо отца Герасима. Отец Герасим запер церковь и направился за архиереем.
Дойдя до кареты, владыка отдал приказание кучеру ехать домой одному и распрячь лошадей, а затем, повернувшись к отцу Герасиму, сказал:
– Мне нужно с вами поговорить и очень много... Пойдемте к вам на квартиру.
– Но, владыка, – смешался отец Герасим, с изумлением глядя на архиерея, – туда... нельзя... там... У меня нет квартиры.
– Как нет? А где же вы живете?
– То есть, квартира есть... но...
Отец Герасим совсем смутился, замолчал и потупился. Краска бросилась ему в лицо. Вдруг он выпрямился, как-то загадочно метнул глазами и, видно на что-то решившись, резко проговорил:
– Пожалуйте, Ваше Преосвященство.

* * *

Когда человеку случится быть раненым, он спешит к доктору, охотно раскрывает пред ним свою рану и терпеливо выносит ту боль, которую невольно причиняет ему доктор, тревожа рану своим осмотром. Человек позволяет тревожить рану, так как надеется, что после осмотра получит облегчение. Другое дело, когда ранами бывает покрыто все тело, когда нестерпимая, невыносимая, мучительная боль охватывает все существо. Тогда больной не дается осмотру, он уверен, что ему уже ничто не поможет, он отталкивает врача и в ответ на его старания оказать помощь, раздирающим душу голосом, корчась от мук, кричит в смертельном ужасе: "Ах, оставьте меня; ради Бога оставьте, не мучьте, дайте спокойно умереть".
Получив первые душевные раны, молодой и неопытный батюшка отец Герасим кинулся было к своему архипастырю, надеясь найти в нем себе врача; горький опыт раскрыл ему глаза; он понял, что нигде не найдет себе врача, и с тех пор никому уже больше не показывал своих ран и никому не позволял дотронуться до них.
Вопросительный взгляд владыки в церкви, брошенный на отца Герасима, и его желание поговорить с ним в его квартире, очевидно, наедине, дали понять отцу Герасиму, что от внимания владыки не ускользнуло его душевное настроение. Только недальновидный начальник, увидев запустение церкви, стал бы тут же делать ему выговор, чему отец Герасим был бы очень рад, так как это давало ему возможность сохранить неприкосновенным свое "Святое Святых". Новый владыка был проницателен: он увидел, всмотревшись в отца Герасима, что не лень и не преступное нерадение служат здесь причиной такого запустения в церкви. Он догадался, что это – отражение какой-то неизвестной ему душевной драмы, пережитой настоятелем. И он захотел заглянуть в глубь того, на что давала неясный намек церковная обстановка.
До ран отца Герасима хотели дотронуться, и хотел дотронуться человек, власть имеющий. Оттолкнуть его отец Герасим не мог. Так пусть же он увидит его раны и, ужаснувшись, сам убежит от него, оставив его умирать спокойно...

* * *

Вступив за порог квартиры отца Герасима, владыка не обнаружил никакого удивления. Казалось, он ожидал, что она и должна быть именно такой.
Было темно. Отец Герасим зажег лампу и подал владыке стул.
Слабый свет лампы не разогнал темноты, он только спугнул ее: теневые полосы, как ночные призраки, задрожали, заметались по комнате и, разбежавшись во все стороны, притаились по углам. Водворилась тишина. Отец Герасим слышал, как нервная дрожь охватила все члены его тела, как в голове закопошились все его многолетние страдальческие думы, и в воображении замелькали одна за другой картины пережитой жизни... Слова готовы были хлынуть у него потоком, но он молчал и ждал вопроса владыки.
– Лицо – зеркало души человека, – ровным и спокойным голосом начал владыка. – На вашем лице я прочел, что причиной такой заброшенности не может служить лень или нерадение, здесь какая-то более глубокая причина, пока неясная для меня. Кое о чем я, впрочем, догадываюсь, но все-таки хочется мне, чтобы вы сами разъяснили все. Знал я, что в двух-трех словах этого нельзя сделать, поэтому я отпустил свою карету. Не торопитесь. Временем располагайте по своему усмотрению, а главное, забудьте, что перед вами начальник, и только помните, что видите перед собой епископа, строителя тайн Божиих, Божиего и вашего слугу...
– Знаю, – резко оборвал отец Герасим, – в противном случае я не впустил бы вас сюда. – И вдруг то, что накопилось в душе отца Герасима за десятки лет прожитой жизни, прорвалось...
Начал он сбивчиво, торопливо, постоянно повторяясь, перескакивая. Он волновался, и это мешало последовательному ходу мыслей, правильному течению рассказа. Но по мере того, как он углублялся в свои воспоминания, голос его становился ровней. Речь потекла свободней.
Ярко и картинно обрисовал отец Герасим впечатления своего детства. Ясно изложил свои юношеские мечты на семинарской скамье. С увлекательным пылом передал свои заветные идеалы, с которыми выступил в жизнь, но когда он дошел до рассказа о первых шагах своего служения, голос его дрогнул. И дальше, несмотря на все усилия, отец Герасим уже не смог совладать с собой. С ним начался пароксизм нервной лихорадки. Руки его дрожали, туловище тряслось, лицо передергивалось по временам судорогой. Речь его то и дело обрывалась.
Владыка сидел, закрыв лицо рукой, и молча, глубоко сосредоточенно слушал.
Когда отец Герасим в своем рассказе дошел до того места, как открылись его глаза, и он "прозрел язву" человечества, он вскочил и порывисто зашагал по комнате. Спазмы душили его горло; прорывались сдерживаемые рыдания.
Свой душевный разлад, свои последующие муки сомнения в существовании Бога и промысла отец Герасим передавал уже отрывочными фразами. Жутко было слушать его. Это был бред сумасшедшего, тяжелые вопли кощунника.
Рассказ свой отец Герасим скорее оборвал, чем кончил. И не вздохом, а каким-то глухим стоном вырвался из его груди воздух, задерживавшийся там порывистым неровным дыханием.
Круто повернувшись, он остановился перед епископом и впился в него своим взглядом. Глаза его были полны безумного ужаса.
– Господи, спаси нас и помилуй! – содрогаясь, промолвил владыка. – Отец Герасим! Вы успокойтесь... сядьте... выслушайте меня...
– Вас? Выслушать... Зачем? – дико захохотал отец Герасим. – Вы будете доказывать мне бытие Бога, утешать надеждами на будущее, на будущую жизнь, сулить мне рай... О, прокляты пусть будут те, кто может наслаждаться раем под вой и стоны несчастных страдальцев на земле, под скрежет зубов безумных грешников в аду. Пусть блаженствует, кто может. Я не могу. Я не хочу такого рая...
Это был последний крик наболевшей души. Отец Герасим не выдержал. Он упал на стул и, схватившись обеими руками за голову, глухо зарыдал.
Владыка встал и прошелся по комнате. Дойдя до переднего угла, в котором висела икона, он несколько раз перекрестился. Прошелся опять по комнате в глубоком раздумье и, наконец, остановился около отца Герасима. Молча трижды перекрестил его и, положив свою руку ему на плечо, правой крепко прижал к своей груди его голову.
Так когда-то давно ласкала отца Герасима его бедная горячо любимая им мать, когда ее Гераська, приезжая из духовного училища на каникулы, не выдерживал при свидании и заливался слезами, рассказывая о невзгодах ученической жизни. Никогда ничего не говорила ему в ответ, только крепче и крепче прижимала к своей груди его голову и все чаще и чаще гладила его рукой. Тепло материнской ласки скоро осушало Герасимовы слезы, и минут через десять он бегал уже по селу, резвый, веселый, счастливый. Давно это было. Теперь отец Герасим сам многих отогревал, но собственного сердца ему некому было отогреть, и суровая жизнь, обвевая его пронизывающим холодом, успела задернуть его грудь ледяным покровом.
Ласка владыки напомнила отцу Герасиму детство и мать. В груди ощутилось давно уже позабытое чувство сердечной теплоты. Лед растаял.
Отец Герасим схватил руку владыки и несколько раз горячо поцеловал ее.
– Ну вот, так-то лучше, – промолвил владыка, поняв этот душевный порыв отца Герасима. – А теперь вы все-таки выслушайте меня... Вы не угадали... Раем я вас утешать не буду: я там не был, и что там делается, я не знаю. И не будем говорить о том, чего лично незнаем. Поговорим о том, что видели, и видят, и могут видеть наши глаза...
Владыка опустил руки, прошелся опять по комнате, как бы собираясь с мыслями, и затем, присев на стул, начал:
– Вы пришли к такому безотрадному состоянию потому, что увидели страдания отдельных людей, обобщили их и ужаснулись бездне несчастий, постигающих человечество; "прозрели", как вы говорите, "язву" человечества и от сознания своего бессилия в борьбе с ней впали в отчаяние...
– Да, Владыка. И вы будете мне говорить теперь, что нельзя делать такого обобщения, что это – игра болезненного воображения... Что от страданий отдельных лиц не погибнет человечество...
– Совсем не то... Наоборот: я вам хочу сказать, что вы, считающий себя прозревшим "язву", разъедающую человечество, в действительности не постигли и сотой доли ее... Что вы увидели? Пьяницу-ночлежника, заживо изъеденного сифилисом, заживо сгнившего и умершего в болоте собственной блевотины. Это был самый наглядный пример в вашей жизни. "Язва" была у вас перед глазами, вы видели ее разъедающее действие, обоняли ее зловоние и поняли, насколько грязен, смраден, гнил и нечист человек. От трупа пьяницы вы перешли к остальным ночлежникам и на их лицах увидали тоже "печать язвы", то есть провалившиеся кой у кого носы, подозрительные пятна, сыпи и тому подобное. Вспомнили, сколько таких ночлежек и всяких притонов, включая и публичные дома, рассыпано по лицу земли, подсчитали, приблизительно, число находящихся в них и... ужаснулись. Слишком рано... ведь не одних подонков общества, его отбросы, разъедает сифилис... Вы найдете целые села и деревни во всех почти государствах света, сплошь зараженные этой болезнью. Включите их в ваше число. Далее, присмотритесь к "чистому" обществу, не найдете ли вы и здесь под бархатом и шелком, прикрытую белоснежным бельем, печать все той же язвы. Перекиньтесь мыслью на водные, кумысолечебные и всякие другие курорты: там эти больные составляют добрую половину, а ведь все из высшего общества. Подсчитайте и этих. Затем, ведь не один сифилис подкашивает человека. Чума, проказа, тиф, холера, чахотка... Доктор затруднится перечислить вам все существовавшие и теперь существующие болезни. Язва, разъедающая человечество, многообразна и всеобща. Число жертв ее равняется числу людей, живущих на земле. Печать ее на каждом человеке. Она и на опухшем лице довольного толстяка, и на бледном, угреватом лице малокровного юноши, и на тоненькой изящной фигурке худосочной девицы. Она на простецах и монахах, на священниках и на мирянах, на царях и на солдатах, на детях и на взрослых. Не существовало еще и не будет существовать никогда такого человека, на котором бы ее не было, она на всех. Она на вас, она на мне...
– На вас-то, Владыка, какая язва! – с недоумением спросил отец Герасим, глядя на крепкую, статную фигуру епископа, на его чистое, с легким румянцем, пробивавшимся сквозь слегка загоревшую кожу, красивое и светлое лицо.
– Вот в том-то и беда наша, что мы не видим этого. Пораженные язвой наши чувства, которыми мы познаем внешний внутренний мир, притупились. Мы не видим язвы, мы не слышим ее смрада... Только тогда, когда человек сляжет на смертный одр и испустит свой последний вздох, когда язва охватит, проступит, разъест и разложит человека окончательно, когда превратит она его в то, что мы называем трупом, только тогда наши отупевшие органы чувств прозревают язву человека, и мы бежим от него, затыкая нос от страшного, смрадного трупного запаха... Да! Только тогда мы обоняем запах смерти...
Запах язвы, запах смерти многообразен, как многообразна сама язва, но в сущности-то он один и тот же. С этим запахом каждый человек рождается в свет. Акушеркам и докторам хорошо известен запах от роженицы и от новорожденного на свет ребенка.
С запахом язвы человек ходит и всю свою жизнь... Вы не слышите от меня этого запаха? И от многих тоже не услышите. Почему? Потому, что ежедневными умываниями, всякими омываниями, купанием, банями, обтираниями, проветриванием одежды и тела свежим воздухом или солнечными лучами, затем втираниями душистых мазей, ароматом всевозможных изделий парфюмерии, люди добиваются того, что заглушают природный запах своего тела, или, вернее, этой именно язвы. Потому и не замечают ее.
Да! Человек смердит... Возьмите самых здоровых, чистых людей, человек десять, продержите несколько времени в маленькой комнате, и вы увидите, как эти чистые люди своим дыханием, испарениями и излучениями своего тела испортят воздух... Продержите их подольше, и от душного, тяжелого, смрадного воздуха вы начнете задыхаться. Или возьмите любую обладательницу чистого, белого, румяного девственного тела; Отберите от нее всю парфюмерию. Пусть она месяца три-четыре не омывается, не переменяет белья, не ходит в баню, не купается и так далее. И вы услышите от нее тот же тяжелый запах язвы...
Человек живет в атмосфере "язвы". Ею он дышит. Ее запахом смердит его дыхание. Вы знаете, как пахнет у людей изо рта. Вы отличите этот запах от множества других, которые зависят от качества принятой пищи; у некоторых он настолько смраден, что нарушает любовное, согласное сожительство супругов.
Обширно царство язвы, и не один только человек раб ее. Болеет, гниет, разлагается, тлеет и смердит не одно человечество. Тому же подвержены и звери, птицы, и насекомые. "Вся тварь, – по слову апостола Павла, – стенает и мучается" (Рим. 8, 22). И все от той же язвы. Ее печать и на неодушевленной природе. Смердит порой воздух, смердит и гниет вода, тлеют и разлагаются растения и, разлагаясь, меняют аромат цветов на запах плесени и гнили. Это все тот же смертный запах все той же язвы. Она вселенская... Она в земле и на земле. Ее соки попадают в цветы, с которых пчелы собирают мед. Последний, в таких случаях, является отравой человеку...

* * *

Тут владыка встал, прошелся несколько раз по комнате и снова сел. Глубоко сосредоточенно следивший за полетом мысли владыки отец Герасим сидел неподвижно и молча, заинтересовавшись теми широкими обобщениями, по-видимому, самых разнообразных явлений в мире, которые делал епископ, и чем дальше говорил он, тем более и более удивлялся ему отец Герасим. Не таких речей он ждал от архиерея. Он предполагал, что умный и несомненно добрый владыка, как сам искренне верующий, начнет и его утешать обычно употребляемыми в таких случаях общими речами, уснащенными текстами Священного Писания, с бесконечными вариациями все одной и той же темы о смирении, о терпении, о молитве. На такое утешение у отца Герасима был уже готов ответ. Этот ответ был соткан из горьких фактов жизни, из тех мучительных противоречий между словом и делом, которые чаще всего бывают у лиц, говорящих "от Священного Писания". Порешив не щадить себя, отец Герасим намеревался тоже без пощады бросить этот желчный и ядовитый ответ в лицо архиерею. К его удивлению, владыка не подавал к тому никакого повода. В его словах совсем не видно было утешения, и речь его была настолько нова и необычайна для архиерея, что отец Герасим забыл о своем ответе и с еще большей сосредоточенностью стал следить за ходом мыслей владыки, стараясь предугадать вывод. Но из сказанного еще нельзя было предугадать никакого вывода, и отец Герасим ждал продолжения разговора. Владыка не замедлил. Лишь немного передохнув, он снова начал:
– Человек состоит из души и тела. Так выражаются по-общепринятому. В действительности, мы видим других и сознаем себя как единое несоставное существо, которому имя ЧЕЛОВЕК. Он и не тело, и не дух. Он то и другое вместе. Но не как две составные части. Тут тайна, еще не раскрытая умом людей. Только в теории, в уме, можно делить человека на душу и тело. В действительности они так же неотделимы, как неотделим кусок говядины от тела кошки, проглотившей и переварившей его. Указать в действительности, где у человека кончается тело и начинается душа, невозможно... Тут два начала – материя и дух – соединились, и плод их взаимодействия есть человек. И "язва" тоже тут не разделилась, и плод ее работы на духовной стороне человека есть обратная сторона человеческой культуры. Представьте себе в одной общей картине все произведения человеческого духа, приглядитесь внимательно, и вы заметите на них печать "язвы". И в этой сфере она тоже все душит, мертвит и разлагает. Тут она еще более многообразна и бесчисленна, но так же мало исследована. Прозревая ее, апостол Иоанн говорит: "Все в мире похоть плоти, похоть очес и гордость житейская" (Ин. 2, 16). Она причиной внезапного упадка таланта у писателей. Она виновница неудачного правления царей. Она враг всякой радости и счастья. Непонятно? Возьмем пример. Вот вы перед министром с проектом какого-нибудь хорошего дела. Министра знаете вы как человека доброго, отзывчивого, приветливого в обращении. Заметив у вас добрую мысль, он поддержит ее, и выйдет в результате доброе дело. Но придите к этому министру, когда он не выспался или не переварил обеда, или когда он страдает катаром желудка и так далее, и он встретит вас брюзжанием, ничего хорошего в вас не найдет и своим гнилым словом убьет благую вашу мысль. И язву свою передаст вам. Поговорив с ним в такую минуту, вы тоже выйдете от него раздражительным и мрачным. Все пессимисты в мире, в сущности, больные люди. Их мрачные теории суть не что иное, как результат тех или других ненормальностей в отправлениях организма. Стонет, страдает народ в государстве, расстроилось его политико-экономическое положение, – ищите причину в ненормальностях мозговых функций в головах правителей или даже в их желудочных расстройствах. Если получше послушаете какую-нибудь музыкальную пьесу, и после нее вам станет тоскливо, грустно, или вы ощутите в себе какое-то смутное чувство неудовлетворенности, туманного порыва в даль, знайте, что это печать "язвы", наложенной на пьесу ее автором, пораженным уже "язвой". Тоскливая, заунывная песня русского мужика – результат постоянного недоедания и частых голодовок с их спутниками – всякими болезнями.
То же в литературе и искусствах... Музыкальные произведения для танцев отличаются веселостью. Они назначены ведь для веселья, но загляните в историю происхождения тех меланхолических вальсов, от которых молодежи не танцевать хочется, а плакать. Это в большинстве случаев произведения чахоточных авторов, в минуты своего творчества харкавших кровью.
Преступники-рецидивисты – дети родителей, изъеденных все той же язвой. Тут действует один из ее бесчисленных когтей, которыми она терзает человечество. Этот коготь известен под названием алкоголя. А таких ядов, убивающих в человеке жизнь, много. Большая часть их еще науке не известна. И все они всё та же "язва"...
Работа "язвы" доступна наблюдению. Возьмите мысленно бойкого ученика – талантливого юношу, удивляющего своих родителей и школьное начальство своими блестящими успехами, стараниями, прилежанием, добрыми наклонностями. Лишите этого ученика свежего воздуха: пусть наживает себе он, допустим, малокровие; расстройте его половые отправления, и вы увидите, как отупеет его ум, ослабнет память, зачахнет воля. Через больший или меньший период времени он обратится в тупоголового лентяя, а несколько шагов дальше, и в преступника... И тут все эти двойки и единицы по успехам и по поведению – печать все той же "язвы".
"Язвой" поражен самый родник бытия. Здоровый инстинкт размножения – заповедь "плодитесь и размножайтесь" – положенный в основу счастья семейной жизни, изъеден "язвой". И семейная жизнь обратилась для человека в ад. Тут работа "язвы" наиболее планомерна. Тут, например, если в предыдущих поколениях прадедов, дедов и отцов поражена была преимущественно физическая, телесная природа, в последующих поколениях отцов, сынов и внуков следуют аборты и выкидыши, недоноски, а иногда и совсем иссякает родник: получаются бездетные родители. Если же в предыдущих поколениях поражаема была преимущественно духовная сторона, получаются неврастеники, психопаты, сумасшедшие, эпилептики, маньяки, идиоты, уроды, вроде сиамских близнецов, временами прямо-таки чудовища, которых уже нельзя назвать и человеком. На них смотрит человек и в безотчетном ужасе, бледнея, отступает...
Как имя этой "язве"? – Имени ей нет. Она известна людям под тысячами названий, но имени, которое определяло бы ее сущность, нет. Ее проявление в человеке люди называют болезнями, пороком. Ее переживание – страданиями, мучением, слезами, горем, воплями и стонами людей. Продукт работы ее в мире зовут нечистотою, гноем, тиной, гнилью, скверной. Отражение на экономической жизни человека – нищетой и беднотой. Присутствие ее в воздухе, воде и пище зовется заразой, ядом, вообще тем, что вредно человеку. В сфере деятельности мыслей, чувств и воли человека ее проявления зовутся грехами, нечестием, заблуждением, беззаконием, преступлением, ошибками и в переносном смысле – мраком, тенью, смертной, мертвой спячкой. Цель ее работы – уничтожение всего живущего на свете и окончательное распадение, разложение вселенной. Результат ее работы в людях и животных наименован вырождением, а последний акт этой работы люди назвали смертью. Сама же она остается безымянной. Может быть, будущие поколения людей проникнут в тайну "язвы", постигнут ее сущность и дадут ей имя, а теперь, когда, нащупывая в себе мысль о ней, люди желают назвать ее общим именем, то они употребляют в таких случаях слово: зло.
Так вот на борьбу с каким врагом вы выступили... Не один вы... С ним борются во всеоружии науки доктора. Бой идет с ним по всему лицу земному. В каждом городе, а теперь почти и во всех селах имеются склады оружия – аптеки. Больницы, клиники, лечебницы, госпитали – главная арена боя. Борются с ним правители, законодатели, судьи, философы, ученые и мудрецы, писатели, художники, поэты. Есть тысячи и миллионы рядовых борцов, сплотившихся в кружки, общины, братства. Существует целая армия спасения... Спасут ли они человечество от этого врага? Ответить на это можете и вы, и всякий человек, если обратите внимание на то, каким оружием борются люди с этим врагом.
У правителя и судьи орудие борьбы – закон. Он говорит человеку: "Не делай этого, а делай то-то и то-то". И когда человек делает не то, что велит закон, он карает, бьет и вяжет человека. Но в результате измученные и избитые законом люди кричат одно ему в ответ: "И рады делать, но не можем". Из всех законов наилучший – закон, данный Богом, но и этим законом только "познается грех" (Рим. 3, 20), то есть если человек поражен "язвой" уже настолько, что собственная совесть ему уже не может указать, что есть в нем дурного и хорошего, что есть зло и что – добро, то тогда является ему на помощь писаный закон, который человек может прочитать и из прочитанного узнать, что – зло, и что – добро. Но и об этом законе апостол Павел сказал, что он "бессилен, будучи ослаблен плотью" (Рим. 8, 3), то есть "язва" уже настолько разъела человека, что он уже не может делать того, что требует закон. И тот же апостол о себе сказал: "Доброго, которого хочу, не делаю, а злое, которого не хочу, делаю" (Рим. 7, 19)... Это было сказано почти две тысячи лет тому назад, но только теперь, да и то не вполне, общество сознало, что все преступники, в сущности, больные люди.
Философы, ученые, мудрецы хотят проникнуть в тайну язвы, постичь врага и открыть глаза человеку. Это разведчики на поле битвы. Но тщетны их усилия. Пораженный язвой ум человеческий скоро устает в борьбе и часто заблуждается, повторяя в новой форме свои прежние ошибки. Да если бы ему и удалось узнать врага, он услыхал бы от человечества один ответ: "Мало знать врага: нужно уметь и победить его".
Что делают писатели, художники, поэты? Это – вдохновители борцов. Прозревая царство язвы, они видят, что душно, смрадно стало на земле, что человек задыхается в атмосфере язвы, и, чтобы спасти его, рисуют ему идеалы новой жизни, иного бытия из царства света, истины, любви, свободы, красоты и силы, будят и манят к этим идеалам человечество, но обезволенные люди, просыпаясь на минуты от мертвой спячки, могут лишь сознавать, как глубоко засосало их болото язвы и, чувствуя свое бессилие, отвечают все одним и тем же словом: "Не можем". Сколько ни вдохновляй солдата на войне, он не возьмет ружья, если у него обе руки в параличе...
В бессилии слова вы, отец Герасим, убедились сами в своей борьбе с пороками ночлежников. Вы слово бросили и принялись за медицину, сделались врачом. Да, это орудие наиболее действенное. Еще на грани зачинавшихся веков человек подметил в самой же природе силы, враждебные язве, и стал пользоваться ими, проще говоря, стал лечиться. Сначала каждый себя самого, потом явились специалисты, всякие знахари, уступившие со временем свое искусство врачебной науке, а свое место – докторам. Первый успех опьяняет человека, а тут первый успех был вместе с крупным успехом. Человек выступил на борьбу с царством язвы, так сказать, вися на воздухе и с завязанными глазами. Теперь он нащупал у себя под ногами почву. У него явилось сознание возможности не только вести борьбу, но и одержать победу. Пошли толки о "живой воде", о "жизненном эликсире", о "философском камне" и так далее. Юные пионеры естественных наук с пылом брались за спасение человека и горячо убеждали его, что это вполне возможная вещь, и если они сейчас этого не могут сделать, то только потому, что наука еще в зачаточном состоянии, что природа еще не изучена, но с развитием науки какой-нибудь гений несомненно преподнесет человечеству что-то такое, вроде живой воды, что даст одряхлевшему, исхудавшему, обессиленному человеку жизненные силы, и человечество заблещет могущественным здоровьем, неувядаемой красотой, божественным разумом и станет бессмертным.
Когда в науке стал преимуществовать экспериментальный метод, она отказалась от своих утопий и поняла – все, что она может сделать для человека, это – поддержать жизнь в человеке. А самой жизни она дать не может. Человек родится с известным запасом жизненных сил, который и расходует на протяжении того или другого срока. Израсходует человек все свои жизненные силы и умирает. Он может их растратить быстро и погибнуть во цвете лет или даже не успевши расцвесть, но может, относясь к ним экономно, бережливо, продлить свой век. Вот тут-то и может оказать ему существенную пользу медицина. Соблюдая правила гигиены и пользуясь успехами гигиены и услугами фармакологии, человек отстраняет от себя то, что губит его силы, и тем увеличивает срок своего пребывания на земле. Имеется у вас, допустим, шуба. Вы можете предохранить ее от моли, бережно ее носить, своевременно зашить расползающийся шов, положить заплату на дыру и проносить ее, таким образом, всю свою жизнь и даже передать в наследство сыну. Но износившуюся все-таки в конце концов шубу вы не можете же сделать новой, и ничего не можете вы сделать для того, чтобы ваша шуба не изнашивалась, а, наоборот, с каждым годом становилась все крепче и новее. Точь-в-точь то же и в медицине: вся работа докторов, в сущности, есть не что иное, как предохранение от моли и накладывание швов и заплат на ветшающую телесную оболочку человеческого духа. В битве с "язвой" эти борцы отстаивают человека, выхватывают на время из ее когтей жертвы, но сама "язва" остается неуязвимой. И человечество ветшает все более и более.

VIII

С тяжелой думой владыка опустил голову; на его лицо упала тень от клобука. И без того слабый свет лампы тускнел, очевидно, от недостатка керосина.
Отец Герасим встал, подлил керосина и поднял фитиль.
– Так вот догорала и жизнь в человечестве, – сказал владыка, когда отец Герасим, поправив лампу, сел опять на свое место, – по библейскому сказанию, жизнь первых поколений людей считалась сотнями лет: многие из них немного не дотягивали до полной тысячи. Человек тогда был живуч. Этому не противоречат и естественные науки. Царство "язвы", очевидно, тогда было необширно и несильно. Но вот уже во времена Ноя жизнь людей сократилась до 120 лет. Это был максимальный срок жизни человека. Царство "язвы" распространилось, стало могучим, и засмердела вся земля. Вселенной угрожала гибель. Рушилось все живое, растлевалось. Жизненные силы оскудевали. Люди стали вырождаться. Венец творения, свободный царь природы, человек – это чудное существо, происшедшее от соединения двух могучих начал – материи и духа, – постепенно опустился до степени животного и мог совсем исчезнуть, выродиться, как выродились и исчезли, например, с лица земли мамонты...
Когда где-нибудь появится холера, стремятся скорее уничтожить заразу. Сжигают постель, вещи, оставшиеся от больных, проветривают помещение, чистят, промывают белье, одежду. Огнем, водой и всякими антисептическими средствами стараются поразить и уничтожить носителей заразы...
Точь-в-точь то же самое случилось в мире в момент, о котором говорим. Водами страшного всемирного потопа была очищена вся земля. Это была мировая чистка, всемирная дезинфекция, произведенная не человеком. Все, изъеденное заразой, было уничтожено. Пропитанная заразой земная поверхность была омыта и вновь покрыта плодородным илом. Но... "язва" не была истреблена. Она ведь была и в Ное, и в членах его семейства, и в посаженных на ковчег животных... Она была только ослаблена...
Бережливая хозяйка, просматривая какое-нибудь дорогое платье из своего приданого и видя, что оно попортилось от времени, кое-где полиняло, а местами и прогнило, берет ножницы, распарывает платье, обрезает гнилые места и, выбрав куски, которые покрепче, сшивает из них новый костюмчик для своей дочери. Из платья выходит платьице.
Из мощных тысячелетних титанов, из "этих сильных издревле славных людей", дерзавших в гордости своей бороться с небом, выкроен был послепотопный человек, в сто двадцать лет уже сходивший в могилу. Правда, сам Ной прожил 950 лет. Это был самый крепкий, менее поврежденный кусок материи, из которой соткано человечество. Потому он и был сохранен. Но после Ноя число дней жизни человека быстро падает. И 120-летние становятся уже исключением. Уже царь Давид максимум человеческой жизни определяет 70-80-ю годами, да и из этого числа, говорит он, большинство лет составляют годы бесплодного труда, болезней, мук. Человек не столько жил, сколько мучился, страдал.
Мы не знаем, но можем догадаться, до какого состояния дошли тогда люди: не те, которые стали строить города, сплачиваться в государства и оставили после себя следы культуры, как, например, евреи, греки, римляне и другие, а те, которые разбрелись после вавилонского столпотворения по всему лицу земному, поселились в пещерах, в лесах, ущельях гор, и даже имена которых остались неизвестными. Если и в городах человек дошел до скотского состояния – пример Содома и Гоморры, – то что же стало с теми, которые жили на лоне природы и, как истые дети природы, руководились только законами животной жизни?
Вы слышали, конечно, про Дарвина. По его теории человек произошел от обезьяны. Но ведь эту гипотезу можно мыслить и в обратном порядке: обезьяна произошла от человека. "Какая-нибудь человекообразная обезьяна, – говорят ученые, – в период изменяемости специфических свойств своих народила детей, снабженных новыми признаками. Анормально большой мозг, заключенный в объемистом черепе, позволил быстро развиться умственным способностям, более мощным, чем у родителей. Эта особенность должна была быть переданной потомству, и так как она имела очень большое значение в борьбе за существование, то новая раса должна была установиться и стать преобладающей. Умственное развитие вызвало усовершенствование пищи. Звериные челюсти оказались излишними, также и цепкие лапы. Их заменили обыкновенные наши зубы, руки, ноги. Получился человек". Так говорят ученые.
А я говорю, что все это могло произойти и в обратном порядке: какая-нибудь зверообразная человеческая чета, в период изменяемости специфических свойств своих, народила детей, утративших что-либо из человеческих свойств. Ненормально развитый мозг, заключенный в неправильно развившемся черепе, не позволил развиться умственным способностям. Этот недостаток должен был быть переданным потомству: и так как он имел большое значение в борьбе за существование, то получилась новая низшая раса, которая, не будучи в состоянии конкурировать с людьми, бежала в леса, где вынуждена была питаться грубой пищей и спасаться на деревьях, благодаря чему у людей развились звериные челюсти, а руки и ноги превратились в цепкие лапы. Получилась обезьяна...
Говорят, человечество прогрессирует. А по-моему, всю жизнь человечества на всем протяжении прожитых им тысячелетий нужно представлять движущейся по двум ломаным линиям, которые выходят из одной точки, но затем расходятся, – одна, извиваясь и уходя в пространство, постепенно повышается, – другая, тоже образуя то большие, то меньшие колена, постепенно понижается.
Адам – исходная точка. Происшедшее от него и размножившееся человечество в лице одних стремилось к лучшему, к совершенству, двигалось по восходящей линии, в лице других – не искало ничего, кроме широкого и полного удовлетворения своих инстинктов, а потому, за невозможностью остановиться на точке замерзания, опускалось ниже и ниже, образуя нисходящую линию.
Больше всего приложили стараний, если можно так выразиться, к улучшению и усовершенствованию породы человека – греки. Они заботились о его всестороннем развитии. Каковых результатов достигли они, об этом мы можем судить по остаткам пластического искусства античного мира. Статуи Аполлона, Венеры, Геркулеса и других и теперь чаруют нас идеальной красотой человека, именно человека, а не одних только форм его тела. Грек в статую хотел отлить живого человека, и статуи отразили не только красоту тела, но и ум, силу, храбрость, мощь, смелость, благородство и так далее, что уже есть принадлежность духа.
Жизнь человечества изобразила, таким образом, геометрический угол. Основание его – человек, крайняя точка по линии восходящей стороны угла – Аполлон, таковая же по нисходящей – прапрадед нынешнего гиббона или шимпанзе.
Но Аполлон в действительности существовал лишь как прекрасная мечта художника-ваятеля, а гиббон – как факт...
И тьма объяла человека...
Человечеству грозила гибель и на этот раз уже окончательная. <…>

http://www.light.orthodoxy.ru/alm/hr_cht/arhierei.htm

Добавлено: Ср Фев 04, 2004 11:22 pm

Almida писал(а):

Появилась идея открыть тему, в которой можно размещать ссылки или сами православные художественные произведения (если они небольшие), которые вы когда-либо читали и которые вам понравились или даже были этапными на вашем пути в Церковь.

Пожалуй этот рассказ стал для меня открытием не столько жанра, сколько писателя. Такого ранимого и чистого сердцем человека я себе не представляла.
Всегда представляла себе епископов, как неприступных и очень занятых людей, а здесь .....

А.П.Чехов "Архиерей"

Добавлено: Чт Фев 05, 2004 1:53 pm

Вот неплохая статья православного человека о Чехове.

Иеромонах ФИЛАРЕТ (Кулешов), доктор богословия
(Печатается в сокращении)

Один из самых свободных художников в русской литературе
А.П. Чехов (1860–1904)

О Чехове можно сказать, что он один из самых свободных художников в русской литературе.

По значению поставленных им вопросов, по его проникновению в глубину русской души, с ее мучительными поисками высшего смысла жизни и высшей правды, Чехов превзошел “певца любви” Тургенева и бытописателя русских типов Гончарова. В своих произведениях писатель всегда подчеркивал основную стихию русской души – русское Богоискательство в различных его формах и на разных ступенях русской культуры.

Он своей собственной личностью и духовным состоянием своих героев из среды русской интеллигенции знаменовал кризис русского рационализма как господствующего направления еще задолго до того времени, когда этот кризис с несомненной очевидностью наступил для значительного большинства. Чехов сумел ощутить его первые трещины.

Антон Павлович Чехов с ранних лет своей жизни был знаком с Церковью, с православным богослужением; в одном из писем к И.Л. Леонтьеву он писал: “Я получил в детстве религиозное образование и такое же воспитание: с церковным пением, с чтением Апостола и кафизм в церкви, с исправным посещением утрени, с обязанностью помогать в алтаре и звонить на колокольне... Когда, бывало, я и два моих брата среди церкви пели трио “Да исправится...” или же “Архангельский глас”, на нас все смотрели с умилением и завидовали моим родителям” (1, с. 5).

Писатель действительно близко знал весь церковный и духовный строй Православия и поэтому никогда не допускал ошибок в названии церковных служб, молитв, песнопений, церковной утвари и очень хорошо знал иерархическую подчиненность. В письме к Н.А. Хлопову он писал: “Я прочитал Ваш рассказ... он успеха иметь не будет. Причина не в сюжете, не в исполнении, а в поправимых пустяках – в чисто московской небрежности отделки и кое-каких деталях, неважных по существу, но режущих глаза... Где Вы видели церковного попечителя Сидоркина? Правда, существуют церковные старосты, или ктиторы, но никакие старосты и попечители, будь они хоть разнаивлиятельнейшие купцы, не имеют права и власти переводить дьячка с одного места на другое... это дело архиерейское... В конце рассказа дьячок поет: “Благослови душе моя, Господи, и возрадуется...” Такой молитвы нет. Есть же такая: “Благослови, душе моя, Господа, и вся внутренняя моя имя святое Его” (1, с. 90).

Чехов вынес из религиозного воспитания в семье сильное впечатление в пользу живой и сердечной веры. Он пережил сам восторг молитвы и радость церковного богослужения, но, повзрослев, поступив на медицинский факультет университета, начал терять свою веру. Он попал в новую среду, в которой существовала только вера в материю и в “органическую клетку”. Образование, полученное им на медицинском факультете, несомненно, утвердило его в этом направлении, утвердило настолько, что, не будучи ни в какой мере атеистом по своей душевной природе, он принял обязательное безбожие в основу своего сознания, будучи глубоко убежден, что “образованный человек не может верить в Бога”. А когда молодой писатель начал издавать свои первые произведения, он встретился в редакции с людьми, чуждыми вере, смеющимися над религиозными думами Достоевского. И эта среда окончательно вытравила в молодом писателе живость религиозных впечатлений детства и сделала его равнодушным к живому опыту веры. Однако Чехов не стал совершенно безрелигиозным или равнодушным к вере писателем – впечатления церковного детства не оставили его.

Чехова нельзя назвать безучастным к религиозным вопросам, как истинный художник он понимал, что Бога нельзя обойти молчанием. Можно перечитать десятки томов Гончарова, Тургенева, Писемского и не найти ни одной страницы разговора о Боге, вере и бессмертии. Антон Павлович в этом смысле ближе к Достоевскому, Толстому, Лескову.

Герои Чехова часто участвуют в религиозных разговорах, высказывают свои верования и сомнения, цитируют Библию, рассуждают на евангельские темы, часто исполняют церковные таинства и обряды, присутствуют на богослужениях и крестных ходах и переживают глубокие религиозные волнения, ощущение Бога Живаго и радости, сильной, восторженной, неземной.

Писатель понимал и допускал возможность живого опыта веры. Восхищение церковным благолепием и умиление сердца не вызывали в нем никакой иронии, а описывались спокойным и серьезным тоном, часто с оттенком чего-то теплого и сердечного. И в тоже время писателю были знакомы чувства типичного русского интеллигента исхода XIX века – равнодушие к вере и религии. Ему были знакомы все отрицания и возражения против религии. И сам он колебался, сомневался.

В своих воспоминаниях о Чехове И.А. Бунин написал: «Что думал он о смерти? Много раз старательно твердо говорил он мне, что бессмертие, жизнь после смерти в какой бы то ни было форме – сущий вздор: “Это суеверие. А всякое суеверие ужасно. Надо мыслить ясно и смело. Мы как-нибудь потолкуем с вами об этом основательно. Я как дважды два четыре докажу вам, что бессмертие – вздор”. Но потом несколько раз еще тверже говорил прямо противоположное: “Ни в каком случае мы не можем исчезнуть без следа. Обязательно будем жить после смерти. Бессмертие – факт. Вот погодите, я докажу вам это”» (письмо к Бунину, 2, с. 361).

“Всем нам, без исключения, предлежит смерть; все мы должны вратами смерти вступить в вечность и пребыть в вечности навсегда. Земная жизнь есть преддверие к вечности. Она – как бы тесная и душная передняя комната перед великолепнейшими и обширнейшими чертогами. В вечности уготовано для нас Божие Царство; вне его – бесконечное горе, бедствие, которое никогда не прекратится, – плач и рыдание, которые никогда не утешатся и никогда не умолкнут. Если бы завтра, через неделю, через месяц, предстояло событие, долженствующее решить нашу земную участь или во благо, или во вред нам: не приняли ли бы мы всех мер, всех усилий, всех предосторожностей, чтоб направить событие к благоприятному для нас исходу? Обратим же внимание на нашу участь в вечности. Отвергнем сон уныния и забывчивости, в который мы погружены; отвергнем ослепление, отвергнем самообольщение, предоставляющее человеку жизнь его на земле бесконечною. Поверим достовернейшей истине. Поверим, что всем нам предстоит неизбежная смерть. Как верно то, что мы умрем, так необходимо то, чтобы мы позаботились о нашей участи в стране загробной” (3, с. 284).

В этих бесценных словах мы услышали не доказательство сомневающегося в бессмертии Чехова, а утверждение этого факта, который ясно предупреждает каждого человека, что “земная жизнь есть преддверие к вечности” (святитель Игнатий Брянчанинов).
Но Чехов сомневался в этом и в последние дни своей жизни: “Он умирал как-то поразительно спокойно, философски-равнодушно, – вспоминал А.А. Измайлов, – заботясь о переводе денег на имя жены, и вычислил самый момент смерти, сказав по-немецки: “Умираю”. Вот все... Холодное ожидание... Ни выкрика страдания и умиления, ни страха... и всего меньше какой-нибудь растерянности, слабости воли” (статья А.А. Измайлова, 2, с. 394).

Писатель колебался и так и не решил вопроса о выборе между детскою верою и студенческим неверием, а потому, с постоянным его тактом и выдержкою, постеснялся высказать перед другими самые сокровенные свои убеждения.

Сочинения же писателя дают обильный материал для одного определенного вывода о нем: он был близок религии и Церкви. Сам он так характеризовал себя: “Я не либерал, не консерватор, не постепеновец, не монах, не индеферентист. Я хотел бы быть свободным художником – и только... ” (письмо А.Н. Плещееву, 2, с. 446).

В суждениях А.П. Чехова о религии, по его письмам и рассказам, мы не встретим особенно патетических и отвлеченных мнений: здесь можно будет увидеть спокойное обсуждение предмета – без догматических выводов, резких приговоров. Это отсутствие горячности, резкости составляет характерное свойство всех произведений писателя, которое заметно и в его мнениях о Церкви и духовенстве.
В рассказах А.П. Чехова, в которых он использует Библию и рассуждает о религии и Церкви, чувствуется не только глубокое понимание и близкое знакомство автора с Церковью, но и ясно ощущается сердечность и теплота, высокий порыв его реального переживания, а не искусственные, фальшиво-вымученные фразы о настроениях веры. Художник далеко не чужд был сокровенной, религиозной настроенности и живых ощущений радости молитвы и радости веры, иначе не было бы многих его замечательных произведений.

Приведем известное письмо А.П. Чехова, в котором он заявляет о том, что ему “близка вера Толстого”.
“Я боюсь смерти Толстого. Если бы он умер, то у меня в жизни образовалось бы большое пустое место. Во-первых, я ни одного человека не любил так, как его; я человек неверующий, но из всех вер считаю наиболее близкой и подходящей для себя именно его веру... Скажу еще о “Воскресении”. У Толстого перо ухватистое. Конца у повести нет, а то, что есть, нельзя назвать концом. Писать, писать, а потом взять и свалить все на текст из Евангелия – это уж очень по-богословски. Решать все текстом из Евангелия – это так же произвольно, как делить арестантов на пять разрядов. Почему на пять, а не на десять? Надо сначала уверовать в Евангелие, в то, что именно оно истина, а потом уж решать все текстами” (письмо к М.О. Меньшикову, 2, с. 423).

В этом противоречивом письме, в первой части которого писатель сам назвал себя неверующим, а далее справедливо осуждает Толстого за непонимание Евангелия и неприятия им Евангельской Истины (надо сначала уверовать в Евангелие...), видно, что Антон Павлович не удалился в ту веру, которую имел уже Толстой, хотя признается, что его вера ему наиболее близка...

“При чтении Евангелия не ищи наслаждений, не ищи восторгов, не ищи блестящих мыслей: ищи увидеть непогрешительно Святую Истину. Не довольствуйся одним бесплодным чтением Евангелия; старайся исполнять его заповедания, читай его делами. Это Книга Жизни, и надо читать ее жизнью... Раскрывая для чтения книгу – Святое Евангелие, вспомни, что она решит твою вечную участь. По ней мы будем судимы, и, смотря по тому, каковы были здесь на земле по отношению к ней, получим в удел или вечное блаженство, или вечные казни...” (3, с. 106).
“Истина – от Бога, в слове Божием содержится, и благодатию Христовою постигается” (4, с. 307). Чехов именно так и хотел понимать Евангельскую Истину, хотел видеть такое понимание и у Толстого. Именно у Чехова, а не у Толстого, художественно изображено истинное воскресение души.

Рассудочное раскаяние Нехлюдова и рассудочное признание им своей вины перед Масловой, за которой готов он следовать на каторгу “во имя долга”, ни в каком смысле не может быть названо воскресением. Поступок Нехлюдова – порыв гуманиста, руководимого не Богом, а принципиальным решением действовать во имя совсем не христианского, а чисто человеческого, надуманного “добра”, диктуемого в конечном итоге человеческим эгоизмом.

Толстой много и постоянно говорил и рассуждал о Боге. Чехов – только иногда упоминал. Но деликатно, тонко.

В повести “Дуэль” Чехов показывает коренное изменение жизни Лаевского и Надежды Федоровны после происшедшей дуэли. Пусть эти люди еще не знают по-настоящему Бога, и по-настоящему еще не верят в Него, но подлинная христианская правда уже очистила, смягчила и победила их души, уже затеплила в них искру не отвлеченно-гуманной, а истинно Христовой любви. “Какие люди! – говорил дьякон вполголоса. – Боже мой, какие люди. Воистину десница Божия насадила виноград сей! Господи! Господи! Один победил тысячи, а другой тьмы”.

У Толстого, рассудок которого то подставлял, то отрицал те или иные предпосылки веры, то останавливался на христианстве, то на буддизме, то на мудрецах всех стран и народов, то на личном устремлении к Богу и к смерти вообще, верования легко менялись, как только менялась ценность той или иной его логической посылки.

У Чехова, кроме рассудочного разума, было сердце, были реальные переживания веры, опыт именно православной церковной жизни. И как ни соблазнялся рассудок против православной церковности, сердце привлекало душу писателя к заветным переживаниям духа.
Чехов был участливо добр в отношении православного духовенства. Им изображены архиереи, архимандриты, протоиереи, священники, диаконы, дьячки, монахи и студенты Духовной академии. Изображены не один раз певчие, церковные сторожа, кладбищенские караульщики, странники по монастырям, богомольцы. “Последнее время он часто мечтал вслух, – вспоминал И.А. Бунин. – Стать бы странником, ходить по святым местам, поселиться в монастыре среди леса, у озера, сидеть летним вечером на лавочке у монастырских ворот” (письма к Бунину, 2, с. 361).

Думал так писатель потому, что верил в Православие и не удалился от него окончательно. Он родился и умер в ограде Православной Церкви. И это видно, когда он разговаривает с безусловно православным человеком.

В своих сочинениях Чехов часто использует текст Священного Писания, он обращается к Евангелию от Матфея, Евангелию от Луки, Евангелию от Иоанна, к Ветхому Завету, используя строки из Псалтири.

В рассказе “Студент” (в газете была публикация о нем. – Ред.) Чехов обращается к содержанию Страстных Евангелий, это единственное произведение, где Чехов прямо говорит о Христе.
Студент Духовной академии Великопольский возвращается весной, в Великую Пятницу, с тяги и подходит к огородам, где у костра две женщины, мать и дочь, после ужина моют посуду. Студент смотрит кругом, и эта ночь напоминает ему ту холодную ночь и тот костер, у которого грелся апостол Петр. И он начинает пересказывать им Евангелие.

«Если помнишь, во время Тайной Вечери Петр сказал Иисусу: “С Тобою я готов и в темницу и на смерть”. А Господь ему на это: “Говорю тебе, Петр, не пропоет сегодня петел, то есть петух, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня” (2, с. 307)».
Чехов почти дословно передает Евангелие от Луки. В первом случае только отсутствует обращение апостола Петра к Господу и в конце цитаты опущена вторая часть составного сказуемого – “идти”.
Он отвечал Ему: Господи! С Тобою я готов и в темницу и на смерть идти (Лк. 22, 33).

Во второй цитате, в предложении, передающем речь Спасителя, писатель изменяет порядок слов: существительное “петел” употребляет из церковно-славянского текста и тут же дает это слово в русском переводе.
Но Он сказал: говорю тебе, Петр, не пропоет петух сегодня, как ты трижды отречешься, что не знаешь Меня (Лк. 22, 34).

Далее студент продолжает свое повествование: “После вечери Иисус смертельно тосковал в саду и молился, а бедный Петр истомился душой, ослабел, веки у него отяжелели, и он никак не мог побороть сна. Спал. Потом Иуда в ту же ночь поцеловал Иисуса и предал Его мучителям. Его связанного вели к первосвященнику и били, а Петр, изнеможенный, замученный тоской и тревогой, не выспавшийся, предчувствуя, что вот-вот на земле произойдет что-то ужасное, шел вслед... Он страстно, без памяти любил Иисуса и теперь видел издали, как его били... Пришли к первосвященнику, Иисуса стали допрашивать, а работники тем временем развели среди двора огонь, потому что было холодно, и грелись. С ними около костра стоял Петр и тоже грелся (2, с. 307 )”.

Выделенные слова, которые употребляются у Чехова без кавычек, передают содержание стиха 18 из 18-й главы Евангелия от Иоанна: Между тем рабы и служители, разведши огонь, потому что было холодно, стояли и грелись. Петр же стоял с ними и грелся (Ин. 18, 18 ).
Писатель не захотел дословно передать цитату из Евангелия, он передает ее устами своего героя. Примечательно, что вместо существительного “раб” Чехов употребил современное слово “работник”.

«Одна женщина, увидев его, сказала: “И этот был с Иисусом”, – то есть что и его, мол, нужно вести к допросу. И все работники, что находились около огня, должно быть, подозрительно и сурово поглядывали на него, потому что он смутился и сказал: “Я не знаю Его” (2, с. 308 )».
Из этого отрывка видно, что Чехов постоянно следил только за художественной стороной рассказа, поэтому нарушал порядок евангельских событий, сокращал цитаты или добавлял в них свои слова, но все это делал аккуратно, с благоговением.

В рассказе “Студент” в большинстве случаев указываются точные цитаты из Евангелия, они вкраплены в свободное изложение событий Священной Истории. В повествовании студента Духовной академии органически сочетаются формы разговорной речи и евангельского рассказа. В этом сказалось не только знание Чеховым с детства текстов Священного Писания, но и восприятие лексики Библии, ее фразеологии.

Бунин, говоря о тяжелых сторонах детства Чехова, находил, что “единственное оправдание – если бы не было церковного хора, спевок, то и не было бы рассказов: ни “Святой ночью”, ни “Студента”, ни “Святых гор”, ни “Архиерея”, не было бы, может быть, и “Убийства” без такого его тонкого знания церковных служб и простых верующих душ” (5, с. 170).

В рассказе “Святой ночью” Чехов повествует о своей встрече в пасхальную ночь на пароме реки Голтвы с послушником Иеронимом. Между ними завязывается разговор. Тихий, застенчивый послушник рассказывает о своем горе. У него только что умер самый близкий друг, самый дорогой ему человек, иеродиакон Николай...
И то, что он сообщает о Николае, о его смиренной, ласковой и кроткой душе, о его высокой религиозной настроенности, об особенной любви к церковному песнопению, которое выражалось у него в том, что он сам сочинял акафисты, – все это открывало и светлую душу самого Иеронима. Такой рассказ не может быть написан неверующим человеком.

В рассказе Чехов раскрыл тему братской любви, той любви, которой по сей день не достает в нашей жизни, на которой зиждется православная вера. Ибо о ней Господь говорит: Нет больше той любви, как если кто положит душу свою за друзей своих (Ин. 15, 13).

В рассказе “Святою ночью” все повествование буквально пронизано евангельской мыслью о любви к ближнему: возлюби ближнего твоего, как самого себя (Мф. 22, 39). Эту мысль замечательно разъясняет святитель Игнатий (Брянчанинов): “Отвергнув вражду, отвергнув пристрастие, отрекшись от плотской любви, стяжи любовь духовную, уклонись от зла и сотвори благо. Воздай почтение ближнему как образу Божию – почтение в душе твоей, невидимо для других, явное лишь для совести твоей. Деятельность твоя да будет таинственно сообразна твоему душевному настроению. Воздай почтение ближнему, не различая возраста, пола, сословия, и постепенно начнет являться в сердце твоем святая любовь. Причина этой святой любви – не плоть и кровь, не влечение чувств – Бог” (4, с. 125).

В рассказах Чехов часто заменял слова церковной лексики, которая и в те времена была понятна не каждому человеку, лексикой светской. Сам хорошо понимая церковную речь духовенства, церкновнославянский язык богослужения, тем не менее относился к ним уже как к чему-то очень древнему – “древние, тяжелые, как кованная парча или старинный оклад на иконе, церковнославянские эпитеты". Может быть, по этой причине Чехов редко использовал в своих произведениях церковнославянский текст Священного Писания.
Провозглашая себя неверующим, Чехов тем не менее писал как человек религиозный, а герои его произведений не утратили своего отношения к церковному языку, он их не тяготил, а восторженно радовал их верующие и любящие сердца.

Литература
1. Степанов М. “Священная религия Чехова”. – Саратов, 1913.
2. Чехов А.П. Собрание сочинений. – М.-Л., 1987. Т. 18, 8.
3. Игнатий Брянчанинов, св. Сочинения. 2-е изд. – СПб., 1886.
4. Симеон Новый Богослов, преп. Творения. – М., 1892. Т. 1.
5. Бунин И.А. Собрание сочинений. – М., 1915. Т. 9.

http://vos.1september.ru/article.php?ID=200001105

Добавлено: Вс Фев 08, 2004 12:17 am

Almida писал(а):

Вот неплохая статья православного человека о Чехове.

Большое Вам спасибо, Almida, за статью о Чехове. К соожалению с момента окончания средней школы, его книг и в руки толком не брала. Пока не нашла в церковном книжном магазине его книгу "Архиерей".
Чесно говоря не ожидала, что Чехов которого, как мне казалось я знаю, мог написать подобные рассказы. Была необычайно тронута красотой и глубиной русской души, красотой людских взаимоотношений и чистотой веры.

Добавлено: Вс Фев 22, 2004 12:00 am

Захотелось добавить небольшой рассказ из книги Ярослава Шипова Отказываться не вправе.

Земля и небо

Весной из далекого северного города привезли огромный металлический крест для увенчания храма. Вообще-то в городе том раньше строили подводные лодки, но после того, как всякое полезное созидание прекратилось, подводных дел мастера были рады изготовить хоть что. Вот и крест для Божьего храма соорудили из долговечного сплава. Конечно, лучше бы они лодки свои клепали - с крестом мы, пожалуй, и сами управились бы. Без секретных технологий... Но что говорить об этом, когда народ Отечества нашего выбрал себе в правители своих же наипервейших врагов?..1 Словом: они нам - крест для моления, мы им - корову для пропитания.
И вот в теплый, почти жаркий, весенний день, когда на пригорках вовсю зазеленела трава - пышная, яркая, не примятая ни зноем, ни ветрами, ни ливнями и даже не тронутая пылью, совершили мы молебен перед крестом, стоявшим еще на земле: в основании креста располагался широкий металлический барабан, так что все cооружение было вполне устойчиво. Потом я окропил конструкцию святою водой и благословил крановщика на богоугодное действие. Тут и произошло между некоторыми первое взаимонепонимание.
Надо сказать, что народу собралось число значительное. Во-первых, конечно, событие это - водружение креста - само по себе торжественно и не лишено некоей тайны, что в глазах общества особо подчеркивалось прибытием единственного в районе автокрана с выдвижною стрелою. Во-вторых, день был воскресный, перед молебном вершилось богослужение, и благочестивые прихожане, собравшиеся со всей округи, не расходились. Да к ним еще присоединились разные досужие земляки, благочестием не обремененные, среди которых и случилось недоразумение: отталкивая друг друга, они взялись цеплять крест стропами подъемного троса, и каждый кричал, что только он знает, как правильно, а остальные - не знают, и слышалось лишь: "Да я на станции целое лето стропалил"; "Да на станциях не стропали, а фуфло, вот на стройке - другое дело: я, когда ферму строили..."; "Да у нас в леспромхозе"... Горячечное усердие их было вызвано вовсе не благоговейным желанием послужить Богу и людям, а проницательностью по поводу неохватнейшего портфеля, стоявшего возле ног церковного старосты. Староста любил похвастаться реликвией, будто бы подаренной ему на каком-то курорте неким академиком: "Бывает, паря, портфель профессорский - тот на двенадцать бутылок, а этот, паря, - академический - аж на двадцать четыре". Похоже, сейчас в нем столько и притеснялось.
Самых рьяных пришлось разогнать. Крановщик сам зацепил крест, вернулся в кабину, и подъем начался.
А когда завершился, выяснилось, что до основания купола - до того карниза, где стояли добровольцы из благочестивых - остается не меньше метра. Староста изумился:
- Дак я же все промерил: даже насыпь бульдозером сделали, чтобы кран дотянулся... У тебя стрела - двенадцать метров? - спросил он крановщика, выбравшегося из кабины.
- Двенадцать, - задумчиво отвечал тот, сняв кепку и почесывая затылок.
- Дак в чем же дело?
- В том, что одиннадцать.
- Это - как?.. - обомлел староста.
- А так, что она - погнутая и метр не добирает.
- С чего это она погнутая? Раньше была не погнутая, а теперь - погнутая?
- Раньше - да, не погнутая, а теперь - погнутая.
- Это с чего еще, паря?
- А погнулась...
Все стали думать... И предлагать планы. Сошлись на том, что крест придется вытягивать на купол вручную. Опустили его на землю, обвязали крепкой веревкой, конец веревки вручили неблагочестивым, которых и отправили к небожителям на подмогу. Те по лестнице взобрались, кран снова поднял свою ношу, и общими усилиями мужики затащили крест на вершину купола. Народ возликовал и радостный стал расходиться по хозяйственным надобностям. Горячечные помощники, спустившись, затребовали "высотных", староста без возражений полез в портфельные закрома и наградил тружеников, как мне показалось, излишне щедро, что предвещало новые искушения. Так и случилось.
Пока мы указывали небожителям, как развернуть крест, чтобы он глядел на нас точно с востока, пока они закрепляли его четырьмя растяжками, неблагочестивые поусердствовали, и вскоре один "высотник" натурально приполз к дороге. Молоденький работяга из того северного городка, прибывший с крестом, чтобы поменять его на корову, доселе стоял где-то в сторонке, а тут вдруг подошел к старосте и тронул его за локоть:
- А куда он ползет? - и указал на пластуна, достигшего к этому времени середины пыльной дороги.
Староста оторвал очи от сияющего креста, глянул на гостя, потом на дорогу и, махнув рукой в направлении движения, сказал:
- Туда, - и снова уставился в небеса.
- А зачем? - недоумевал работяга.
- Ну, может у него дела там, - задумчиво отвечал староста, не отводя глаз от работы, творившейся на верхотуре.
Наконец, все необходимые действия были завершены, и благочестивые тоже получили свою награду. А с ними и крановщик, у которого "двенадцать, потому что одиннадцать".
Тут вновь подошел непонятливый работяга:
- Он ползет назад. - Человек, действительно, полз в обратном направлении.
- Ну, может, паря, ему чего там не поглянулось, - устало отвечал староста.
Работяга перешел через дорогу, заглянул в канаву и изумился:
- Канава-то полна воды - он ведь так утонуть может...
- Ну, сюда как-то переполз и обратно переползет... Должно, брод знает, - пояснил староста.
Когда человек вполз на дорогу, как раз подъехал колесный трактор. Остановившись, чтобы пропустить ползущего, тракторист не проявлял к нему ровным счетом никакого интереса и весело переговаривался о чем-то с напарником. Потом, не прекращая своей увлекательной беседы, они поехали дальше.
- Переполз! - закричал работяга, карауливший возле канавы.
- Я ж говорил тебе, - вздохнул староста.
Мы посидели на прогретом церковном крылечке, обсуждая все совершившееся, вдруг вспомнили, что сегодня еще ничего не ели, и направились к председателю колхоза, приглашавшего празднично пообедать. Шли прямиком, через луг, весело пестревший желтенькими цветочками мать-и-мачехи. Наткнулись на несчастного ползуна: он лежал, упершись головою в трухлявый венец заброшенного амбара, и перебирал руками, пытаясь продвигаться вперед.
- Сбился с курса, - определил староста.
Мы взяли человека под мышки, отволокли за угол и опустили на траву, сориентировав по указанию старосты:
- Во-он его дом, пущай туда и ползет.
Он и пополз себе.

Добавлено: Пт Мар 05, 2004 1:42 pm

Вот умилительный маленький рассказик одного современного православного автора.

***

Было по-настоящему теплое весеннее утро. Снег уже сошел и солнышко потихоньку "заметало" следы зимы.
Я спешил в гараж за машиной, а на душе был совсем не по-весеннему. Столько всего навалилось в последнее время, как-то все сразу. И тут я заметил, в почти уже высохшей луже, червячка. Он лежал на асфальте и умирал. Я было прошел мимо, просто пожалев его про себя, но как-то совестно стало. Я остановился и пошел назад. Было не совсем удобно, может, кто-то смотрит. Нашел его не сразу. Весь в песке и уже почти засохший, он лежал и, наверно, совсем не ожидал, что я вернусь. Я поднял и положил его на землю. Но, сделав пару шагов, понял, что земля сухая, и в его состоянии он вряд ли сможет спрятаться. Стараясь не смотреть на прохожих, я переложил его в другое место, где была ещё вода.
Теперь я шел и радовался погоде, лысым деревьям, всем-всем. Даже вспомнились слова Христа: "Кто помогает брату своему, тот помогает Мне". И мне показалось, что я помог Христу.

Добавлено: Пт Мар 05, 2004 3:27 pm

Филипп Андреев
Из «Писем к самым близким» (перевод с болгарского)

Письмо первое. О тоске по детству

Любезный мой друг!

Давно я хотел написать тебе письмо, посвященное тоске по детству – ведь этому чувству были посвящены многие из наших бесед. Я хотел, чтобы оно звучало и мило, и прочувственно, но в то же время и возвышенно, как подобает христианам. Да поможет мне Бог сделать это на пользу твоей и моей души.

Начинаю давно обещанное письмо с вопроса: что общего между детством и вечностью? Детство – это сень вечности у Бога, вечность – это настоящее, незакатное детство. Помнишь ли ты тот евангельский час, когда «ученики приступили к Иисусу и сказали: кто больше в Царстве Небесном? Иисус, призвав дитя, поставил его посреди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Матф. 18:1-3). «Святые Отцы под дитятей подразумевают людей смиренных, людей смиренномудрых: они бóльшие в царстве небесном», пишет о. Иустин (Попович). «Много Христа в ребенке, в каждом ребенке: в христообразности его богозданной души. В каждом ребенке – весь Христос, весь маленький, кроткий Иисус. Кто умеет смотреть на ребенка, должен это найти в нем. Любой ребенок – это целое небо на земле, Царство небесное на земле. Христообразностью душеньки своей каждый ребенок – маленький Христос на земле; столько в нем Бога, неба, бессмертия, вечности. И еще каждый ребенок – это маленькое Евангелие… Нет сомнения, каждый последователь Христов есть дитя Божие, чадо Божие (ср. Ин. 1:12-13; 1 Ин. 8:9-10)».

Мы грустим по детству, верно? Какая-то тихая грусть объемлет нас, когда вспомним то, что никогда уже не вернется. Мы сидим у журчащего потока, спускающегося с далеких гор детства, и уносимся в глубокую грусть его песни. Очень похожее чувство изобразил о. Иустин в своих отрывках о лани, наверно их помнишь? Основное чувство мыслящего, богообразного человека – неизменная грусть.

Помню, еще помню позолоченные закатом крыши домов, тот несказанный предвечерний холод, листья груш и лип, заблестевшие после дождя… Мягкость и дальность – всё там, собрано в одной горсточке времени, как сон отлетевшего! И когда в каждом моем члене, клетке и мысли запылают постыдные чувства «зрелости», тогда я, сгорбленный под бременем этой чужой души моей зрелости – стенаю, рыдаю, ищу утешения. Но нет приюта в воспоминании. Дверь прошлого захлопнута навсегда. Тогда мудрость зовет меня поглядеть вперед, горé... К той пречудной синеве вечности, которая единственная может возвратить мне потерянное детство. Там, там моё настоящее детство, ибо я, грешный, – тоже дитя Божие. Ох, нетерпимы все эти жалкие и суетные желания и похоти «зрелых людей»! Их зрелость – не в Истине, поэтому она и могильная, мрачная, самообманчивая, самолюбовная, лукавая, криводушная, жалящая и кусающая. О, я ненавижу это лукавое, бессолнечное веселье мгновения, ничтожности, пепла земного! Зрелые люди захватили землю и всё, что на ней, изгнали из нее детей – нет нам здесь места, любезный мой друг!

В детстве кроется одна из тайн нашей глубокой дружбы – дружбы, какой ныне мир почти не знает. Наша нежность друг к другу – это нежность детства, наша грусть – грусть из детства, наша общая судьба – судьба вечного детство, не правда ли? А зрелые безумцы становятся все более и более наглыми и свирепыми в отнятии детства – это их всеглупость, их всеостервенелость. Мы – друзья, поскольку мы – детки Христовы. Никто непричастный к любви Христовой не может иметь друга в детстве вечности. И вот именно поэтому нам не должно грустить по детству временному – потому, что нам обещано настоящее, вечное, неотъемлемое, премилое детство у Христа – оно есть наша цель, наш смысл, наше всё!

Иногда я чувствую, как душа твоя хочет поплакать по детству – именно поэтому и чувствую тебя таким близким. Блажен на этом свете тот, кто ещё может плакать по вечному детству у Бога.

Я – дитя и воспеваю вечность, ибо она предназначена для детей: тот, кто не обратится в евангельское дитя, не сможет войти в вечное Царство Небесное. Там – царство чистых сердцем, кротких, добрых, смиренных, незлобивых детей. Как мне больно за детей, которые с колыбели торопятся к могиле зрелости, страшной греховной зрелости! На небе о них плачут настоящие, вечные дети – Ангелы и Святые. Возлюбим их и мы простенько, по-детски, как наших старших братьев и сестёр, которые везде и во всем готовы нам помочь, утешить нас и защитить – и тогда наша жизнь в этой темнице засияет радостью детства, и нам не будет нужно горевать по мимолётному детству, имея в душе своей вечное. Я бы хотел, чтобы вся наша жизнь прошла в нежнейших объятьях Святых, наших старших братьев и сестер! Помнишь наши первые, ребячьи шаги к вере во Христа? Сделаем шаг-два, да бух! – упадем на земле. Но в нас подымается какая-то сила, ободряющая и нашептывающая с материнской любовью, и мы поднимаемся и опять идём. Как дети, которые хотят научиться ходить. Помнишь то незатихающее умиление от чтения «Житий Святых»? Как тихо в родной комнате... В окне блестят звезды их неугасимой святости, в углу, в очаге горит огонь их жизни, пламенеющей боголюбием, а мы засыпаем в колыбели их совершенного детства во Христе. Скорее, скорее же последуем им, покуда не настала зрелость, в полуночном мраке которой никто не может любить Христа!

Услышал ли ты, любезный мой друг, голос вечного детства? Та раковина, спрятанная где-то на потолке, из которой доносится, далекий и неуловимый, голос Божий. Оттуда, с самого морского дна сердца, нас зовет берег вожделенной вечности, где птицы всегда поют и весна не уходит на юг, где на лугах бегают без устали святые дети Бога. Там – наши тихие липы, наши поля и пруды, наши круглые холмики под ярко-голубой небесной глубиной, наши златокудрые березки и желто-зеленые ивы. О, хорошо, если Бог пробудит и в нас жажду по этой детско-девственной жизни! Знаешь, мой дорогой, что в этом пресветлом Раю, куда мы совсем недостойны войти, всё – девственно: девственны и Ангелы, и люди, и птицы, и облака, и реки, и холмы, и ракитник на песчаном берегу, и травы, и роса на них... Когда я созерцаю эту красоту, я сознаю – есть на земле одно-единственное зло, и оно из детей делает зрелых людей, из природы – пустыню, из озер и ручей – суходолы. Грех. Пусть твоя и моя грусть, предорогой мой дружок, превратится в суровую, непрощающую, нещадящую, вечную и заклятую ненависть к греху. О, Боже, даруй эту прохладу душам нашим, подай нам эту чашу радости, эту студёную воду в знойное лето зрелости – ненависть к греху! Тогда ничто не помрачит солнца нашего детства, нашего девства, нашей простоты и смирения – ибо Солнце Ты еси, Христе!

У настоящего детства есть одно-единственное солнце – Христос! Детство невозможно без Христа – не существуют дети без Христа. Давным-давно я придумал это коротенькое определение понятия зрелости, как его понимает нынешний мир – безхристовость! Поэтому и мрачен, и отвратителен мир теперешних зрелых людей. О, безумные порождения эпохи, не делайте из своих детей «зрелых людей»! Дайте им одну-единственную мудрость – веру во Христа, истинную, незапятнанную, православную престарую нашу веру в Господа Христа! О, как много детей без детства в наши дни!

У нас есть святой выбор: стать детьми, быть девственными. Настоящее девство не единственно физическое девство. Свет детства входит в душу через окно девства. Поэтому детство равно девству. Одна лишь буква отличает их друг от друга в прекрасном болгарском языке, потому что славяне издавна разумели, что не может быть детство без девства. О, я скажу кое-что еще смелее: настоящее дитя – это монах! Ты мне не веришь?! Разве монах, настоящий инок – не дитя Божие: чудное, смиренное, углублённое, кроткое, евангельское дитя? Живущий по-мирски человек трудно поймет тайну монашества, потому что он перестал понимать тайну детства, тайну девства…

О, Боже, возврати нам наше детство! Возврати нам вечное измерение нашей временной жизни – глубокое чувство, что мы Твои детки! Простота, маленькость – вот в чем мы нуждаемся. Чтобы душу пронзило чувство, насколько мы маленькие, насколько мы детские, насколько мы родные Тебе, насколько мы Твои, единственно Твои и ничьи больше! Тогда пройдет грусть по нашему прошедшему детству. Тогда насытится наша жажда по алым крышам после тихого вечернего дождя, по светлому шепоту листьев на вечернем ветерке…

Любящий тебя друг с детства,
Филипп

Добавлено: Пт Мар 05, 2004 5:10 pm

Almida
Спасибо за интересные отрывки.
Спаси Господи.

Добавлено: Ср Май 18, 2005 2:48 pm

Вот изумительные детские рассказы православного писателя Бориса Ганаго.

ПРОЗРЕНИЕ

В одной московской школе перестал ходить на занятия мальчик. Неделю не ходит, две...
Телефона у Лёвы не было, и одноклассники, по совету учительницы, решили сходить к нему домой.
Дверь открыла Левина мама. Лицо у неё было очень грустное.
Ребята поздоровались и робко спросили;
— Почему Лёва не ходит в школу? Мама печально ответила:
— Он больше не будет учиться с вами. Ему сделали операцию. Неудачно. Лёва ослеп и сам ходить не может...
Ребята помолчали, переглянулись, и тут кто-то из них предложил:
— А мы его по очереди в школу водить будем.
— И домой провожать.
— И уроки поможем делать, — перебивая друг друга, защебетали одноклассники.
У мамы на глаза навернулись слёзы. Она провела друзей в комнату. Немного погодя, ощупывая путь рукой, к ним вышел Лёва с повязкой на глазах.
Ребята замерли. Только теперь они по-настоящему поняли, какое несчастье произошло с их другом. Лёва с трудом сказал:
— Здравствуйте.
И тут со всех сторон посыпалось:
— Я завтра зайду за тобой и провожу в школу.
— А я расскажу, что мы проходили по алгебре.
— А я по истории.
Лёва не знал, кого слушать, и только растерянно кивал головой. По лицу мамы градом катились слёзы.
После ухода ребята составили план — кто когда заходит, кто какие предметы объясняет, кто будет гулять с Лёвой и водить его в школу.
В школе мальчик, который сидел с Лёвой за одной партой, тихонько рассказывал ему во время урока то, что учитель пишет на доске.
А как замирал класс, когда Лёва отвечал! Как все радовались его пятёркам, даже больше, чем своим!
Учился Лёва прекрасно. Лучше учиться стал и весь класс. Для того, чтобы объяснить урок другу, попавшему в беду, нужно самому ого знать. И ребята старались. Мало того, зимой они стали водить Лёву на каток. Мальчик очень любил классическую музыку, и одноклассники ходили с ним на симфонические концерты...
Школу Лёва окончил с золотой медалью, затем поступил в институт. И там нашлись друзья, которые стали его глазами.
После института Лёва продолжал учиться и, в конце концов, стал всемирно известным математиком, академиком Понтрягиным.
Не счесть людей, прозревших для добра.

РАЗВЕ ЭТО ДРУГ?

О одной стране учёные создали робота, который способен обучаться. Назвали его Сайком. Сайк может любую информацию запомнить и на любой вопрос ответить. Ну прямо отличник, только из металла и пластика.
Он и послушнее тебя. Ты чем взрослее становишься, тем своевольнее и упрямее. А Сайк только по заложенным в него программам действует. Даже доброе дело не сделает, если не прикажут.
Стоит слепой на перекрестке и не может улицу перейти — светофора не видит. Ты быстро сообразишь, что нужно делать, правда? А у Сайка не так. Если это программой не предусмотрено, будет сам, как светофор, стоять и огоньками помаргивать.
Спросили Сайка:
— Кто твои родители? Он ответил:
— У меня нет родителей. Я компьютерная программа, а не живое существо.
— А что ты можешь?
— Я помню то, чему меня научили. Могу воспринимать различную информацию и обрабатывать её.
Спросили компьютерного мальчика:
— Сайк, какие у тебя задачи?
— Постоянно накапливать знания и делиться ими с людьми.
Знания — это, конечно, хорошо... Да разве только в них дело? Что они без сердечности и доброты?
Сейчас Сайка уже многому научили. Он и читать, и в шахматы играть, и по телефону разговаривать умеет. Даже кажется порой, что это человек. Но...
Хотел бы ты такого друга? Вряд ли. Души в нём нет. Любить не может. А без любви — разве это друг?!
Да и вообще, если не любить, зачем тогда жить?

МОЙ ГРИБ! МОЙ!

Дедушка с внуком пошли в лес за грибами. Дед — грибник опытный, знает лесные секреты. Ходит он хорошо, а вот нагибается с трудом — спина может не разогнуться, если резко наклониться.
Внук же юркий. Заметит, куда дедушка устремился, — и тут как тут. Пока дедушка поклон грибку сделает, внук уже кричит из-под куста:
— Мой гриб! Я нашёл!
Промолчит дедушка и опять отправляется на поиски. Только увидит добычу, внук опять:
— Мой гриб!
Так и вернулись домой. Внучек показывает маме полную корзинку. Та радуется, какой у неё грибник замечательный. А дедушка с пустым лукошком вздыхает:
— Да... Годы... Староват стал, староват... Но, может, дело совсем не в годах, да и не
в грибах? И что лучше — пустая корзина или пустая душа?

ЗАБЛУДИЛАСЬ ДУША

Плачет малыш — потерял маму. Не знает ни адреса, ни фамилии отца своего. Куда идти? Незнакомые люди берут его за руку, ведут. Куда? Зачем? Нынче всякое случается. Потом будут объявления в газетах, по телевидению: потерялся мальчик таких-то лет, одет так-то...

Заблудились и мы. Плачет наша душа, беспомощная в невидимом мире духов. Не знает ни имени Отца своего Небесного, ни вечного Отечества. Не знает, зачем ей дана жизнь...

НАД ОВРАГОМ

Был выпускной бал. Птенцы выпорхнули из гнезда. Тайком выпили. Закружилась голова. И не только от вина — от переизбытка сил, желания полёта. А тут ещё чья-то машина с заведённым мотором. Хозяина не видно. Ну, теперь весь мир — их!
— Садись! Поехали! Ха-ха!
А бал в разгаре. Кто-то впервые шепчет нежные слова, кто-то делится мечтой... Поворот. Ещё поворот.
— Там же мост! Стой! Жми на тормоза!!! Стой же, сто...
Их оплакивал весь город. Засыпал могилы цветами. Через день-другой цветы завяли...
Кому послужили, сынки? Так и не взлетели... Не свили своего гнезда, не вырастили птенцов...
Когда идёшь по мосту, жуть охватывает. Словно слышится чей-то стон. Овраг глубок. Думаешь о других оврагах, невидимых.
Мотор вздорных желаний набирает обороты... Где же тормоза? Впереди — пропасть! Господи, вразуми!

УЛЫБКА

Их двери были напротив. Они частенько встречались на лестничной площадке. Один проходил мимо, нахмурив лоб, и даже взглядом не удостаивал соседа. Всем своим видом он говорил: мне не до вас. Другой приветливо улыбался. С его языка уже готовы были сорваться пожелания здоровья, но, видя холодную неприступность, он опускал глаза, слова застревали в горле, а улыбка гасла.
Так проходили годы. Мелькали дни, похожие один на другой. Соседи старились. При встрече доброжелательный уже не ждал приветствия и лишь учтиво уступал дорогу. Но однажды в гости к нему приехала внучка. Она вся светилась, будто солнышко сияло в её глазах и улыбке. Когда малышка встретила угрюмого соседа, она радостно воскликнула:
— Здравствуйте!
Незнакомец остановился. Этого он никак не ожидал. На него смотрели синие, как васильки, глаза. В них было столько нежности и ласки, что этот суровый человек даже смутился. Он не умел говорить с соседями и детьми. Он привык только приказывать. Никто не смел заговаривать с ним без разрешения секретарши, а тут какая-то кнопка... Промычав что-то невнятное, он поспешил к машине, которая ожидала его у подъезда.
Когда важная персона уселась в “Мерседес”, девочка помахала вслед рукой. Угрюмый сосед сделал вид, что не заметил этого. Мало ли какая мелюзга мелькает за стеклами иномарки.
Встречались они довольно часто. Лицо девочки каждый раз озарялось радостной улыбкой, и от её неземного света у соседа становилось теплее на душе. Ему это стало нравиться, и однажды он даже кивнул в ответ на звонкое приветствие.
Вдруг встречи с малышкой прекратились. Суровый заметил, что в квартиру напротив приходит врач.
При встрече доброжелательный всё так же учтиво пропускал соседа вперёд, но был почему-то без внучки. И тут угрюмый понял, что именно её улыбки, её машущей ручонки ему теперь и не хватает. На работе его по-деловому приветствовали, вежливо улыбались, но это были совсем другие улыбки.
Так и шли однообразные, скучные дни. Однажды суровый не выдержал. Увидев соседа, он слегка приподнял шляпу, сдержанно поприветствовал его и спросил:

— А где же ваша внучка? Что-то её давно не видно.
— Она заболела.
— Вот как?.. — его огорчение было совершенно искренним.
Когда в следующий раз они встретились на площадке, угрюмый, поздоровавшись, открыл “дипломат”. Порывшись в бумагах, он достал плитку шоколада и пробормотал смущенно:
— Передайте вашей девочке. Пусть поправляется.
И торопливо засеменил к выходу. У деликатного увлажнились глаза и комок подступил к горлу. Он даже не смог поблагодарить, лишь пошевелил губами.
После этого, встречаясь, они уже говорили друг другу добрые слова, и суровый спрашивал, как себя чувствует внучка.
А когда девочка выздоровела и они встретились, малышка бросилась к соседу и обняла его. И глаза этого сурового человека увлажнились.

ПТИЧКИ

Прилетели птички, пощебетали. То ли поприветствовали, то ли намекнули, что им чего-нибудь поклевать хочется. А я поленился с постели встать и выйти на балкон.
Птички пощебетали и улетели. Кто-то другой покормит их, проявит заботу, тот, у кого сердце проснулось.
Где они теперь? К кому их Бог послал? В чьё сердце они стучатся?

КРЕСТИК

В четыре года Дениска остался без матери. А про отца он вообще ничего не знал. Мать совершила страшное — убила женщину. Все отказались от неё и от Дениса. Чего он навидался в своих скитаниях по детским приютам, вряд ли кто сможет рассказать. А сам мальчик об этом вспоминать не хотел.
В конце концов Дениска оказался во втором классе школы-интерната. Как-то воспитательница, помогая ему одеться, заметила у него на худущей груди крестик на шнурочке.
— Кто тебе его подарил?
— Нашёл.
— А ты знаешь, Кто это?
— Бог.
— Знаешь, за что Его распяли на кресте? Денис ничего не знал, но почему-то ему
захотелось носить крестик у сердца.
Мать недавно выпустили из колонии, живёт неизвестно где, а крестик — здесь. Только порой приходится отдавать: захотелось его поносить и Диме, и Вове, и другим... Как откажешь? Ребятам тоже досталось... У Вовы мама из квартиры сделала притон. У Димы, хотя и был свой дом, но жил он там, как брошенный, часто голодал. Вот и передают друг другу крестик по очереди. Согревает...

ДУША-ХРИСТИАНКА

Семья была неверующей. Как-то проходили они мимо храма. Зазвонили колокола. Сынишка лет шести неожиданно встал на колени прямо на улице и стал креститься. Никто его этому не учил. Может, видел где? Вдруг — сам!
Окружающие стали оглядываться на них. Мать возмутилась:
— Встань сейчас же! Не позорь нас! А малыш ей в ответ:
— Что ты, мама?! Это же Церковь!
Но ни мать, ни отец не поняли его. Взяли мальчика за руки и увели.
Христос же говорил: “Пустите детей и не препятствуйте им приходить ко Мне, ибо таковых есть Царство Небесное”. Увы, родители не ведали этих слов и увели младенца от Христа.
Неужели навсегда?

ДЕТСКАЯ ИСПОВЕДЬ

В детском доме батюшка со светлой душой окрестил сразу целую группу. Воспитательницу, которая для детей стала крёстной, они стали называть мамой. Группа была дружная. Конечно, и у них всякое бывало: могли и поссориться, и подраться. А потом опомнятся и друг другу руки протягивают:
— Прости меня.
— И ты прости.
Однажды появился среди них новенький и принёс с собой какой-то другой, недобрый дух.
Пропал у одного мальчика плеер. Кто взял? Без доказательств грешно кого-то обвинять. Пропал и пропал. А тут как раз пришло время детской исповеди, к которой все давно готовились. И вдруг этот новенький на исповеди признался батюшке:
— Я взял!
А потом ребятам:
— Это я, я взял! Простите...
Все замерли. Мальчик, у которого плеер исчез, сказал:
— Пусть он будет твоим.
Минута была удивительная. А одна девочка этому мальчику свой плеер отдала.
Не будем называть их имена. Зачем? Их знает Бог. И того, кто прощения просил, и тех, кто друг другу плеер передаривал.
Зачем им плеер, если они услышали голос Спасителя?

СПАСИ, ГОСПОДИ!

Однажды зимой ребят, которые ловили рыбу, унесло на льдине в море. Когда стемнело, дома спохватились, что детей нет, и подняли шум. К поискам подключилась авиация. Но попробуй, найди в темноте. Летчик может прямо над ребятами пролететь и не заметить их. Вот если бы у них фонарик был или радиопередатчик. Сигналили бы: “SOS! Спасите наши души...”
Был и такой случай: заблудилась девушка-геолог. Кругом тайга. Куда идти — не знает.
Девушка была верующей и стала молиться святому Николаю Чудотворцу, зная, что он всем помогает. От всего сердца молилась. Вдруг видит — старичок идёт. Подходит к ней и спрашивает:
— Куда ты, милая?
Она рассказала, что с ней случилось, и попросила показать дорогу к какому-нибудь селению.
Старичок объяснил, что вокруг селений нет.
— А ты, — говорит, — поднимись на эту горку, увидишь домик. Там люди есть.
Девушка посмотрела на горку, обернулась, чтобы поблагодарить старца, а того уже нет, словно и не было.
За горкой она на самом деле нашла избушку, в которой её ласково встретили, накормили и обогрели. Ей сказали, что старец был прав, — вокруг на триста километров нет никакого жилья. Что было бы с девушкой, если бы она не помолилась?
А чем закончилась история с мальчиками? К сожалению, они не умели молиться, родители их не научили. Но у одного из них была верующая бабушка. Она всю ночь просила за них Божию Матерь, нашу Помощницу и Заступницу. Молилась она и Господу нашему Иисусу Христу, умоляла Его спасти ребят...
Наутро мальчишек обнаружили и сняли со льдины. Впрочем, такие истории происходят не только на море.
Вся наша жизнь подобна бушующему морю греха, способному поглотить всякую душу, если она не взывает к Богу: “Спаси, Господи!”

ГЛАС ВОПИЮЩЕГО

Ей никто не верил. Она заходила в дома, стучала в окна, взывала к каждому встречному:
— Спасайтесь! На реакторе беда! Вокруг .— смерть! Бегите, закройте форточки, двери, уведите детей с улицы, уходите, уезжайте!
Был воскресный день. Ярко светило солнце. Детишки играли на улице. Какая беда? Что вы?! Нам бы сказали, объявили по радио... Есть же, в конце концов, начальство. Не поднимайте панику, девушка! Вы не перегрелись на солнце?
А она всё взывала к людям... Знала, что находиться на улице опасно, что можно схватить смертельную дозу этой погибели, но всё ходила... Девушка видела, что никто не слушает её, не верит ей, но она говорила каждому встречному:
— Спасайтесь!
Не так ли вестников Православия встречали и встречают неверием? Их бросали в клетки с дикими зверями, сжигали, загоняли живыми под лёд, гноили в тюрьмах, а они стучались в каждый дом и взывали:
— Спасайтесь! Враг рода человеческого не дремлет и ловит каждую душу. Припадите к Богу! Покайтесь, ибо приблизилось Царство Небесное.
Глас вопиющего в пустыне...

МИГ, ТОЛЬКО МИГ

Внук, которого я когда-то учил ходить, незаметно вырос. Вытянулся, стал выше меня, но не хочет учиться ходить перед Богом. Скажешь ему что-нибудь, а он гордо отвечает:
— Ладно, разберёмся.
Он с собой на “вы”.
Вечерами внук часто гулял с товарищами. Мы с бабушкой никогда не отпускали его без благословения, которое он снисходительно принимал. Вообще-то он неразговорчив, но однажды вернулся взволнованный и рассказал такую историю.
Дом был уже недалеко. Улица пустынна: ни людей, ни машин. Осталось только перейти трамвайные пути — и вот он, родной двор. И вдруг — ба-бах! Перед самым его носом упала бутылка, брошенная каким-то пьяным с четвёртого этажа, и разбилась вдребезги! Ещё немного — и она бы угодила ему в голову.
Миг... Всего миг отделял его от гибели, всего полшага... Внук огляделся. Наверху продолжали пировать. Вокруг — никого. Кто бы помог ему? Да и можно ли было помочь? Но кто-то дал парню этот спасительный миг.
Теперь, перед тем как выйти из дома, он говорит как бы невзначай:
— Ну, я пошёл!
Это значит, благословите, бабушка и дедушка. И стоит пряменько. Уже на “вы” с благословением.

ЕСЛИ ПОВЕРИМ

Договорились ребятишки играть в “жмурки”. Одному завязали глаза полотенцем. Убедились, что подсматривать не может, закружили его и разбежались кто куда. Стали звать, хлопать в ладошки, чтобы он по звуку их ловил. Мальчуган с завязанными глазами пытался их схватить, бросался на каждый шорох. А ребята вдруг притихли — и ни звука, как будто никого нет. Но мальчик уверен, что они рядом. Не видит, но верит, что они здесь.
Вера и есть уверенность в невидимом, как в видимом.
Мама уложила младенца спать, спела ему колыбельную, перекрестила, поцеловала и вышла в соседнюю комнату. Малыш не видит её, но верит, что мама рядом. Стоит её позвать, и она придёт.
Так и Бога, и Заступницу нашу Богородицу мы не видим, но Они рядом. Лишь только позовём — будут с нами, хотя мы Их и не увидим.

...

http://romanov-murman.narod.ru/detki/rasskazy/detam_o_vere/index.htm#_Toc103783752

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:15 am

Господа,
не хочу никого обидеть и оскорбить в лучших чувствах. Возможно, идейная сторона этих текстов (я прочла первый рассказ и несколько последних, больше не одолела) и неплохая, а кому-то и близка настолько, что заставляет эти тексты любить. Но, дорогие мои, к художественной литературе эти "творения" вряд ли имеют какое-либо отношение. И мне еще более-менее понятно, что человек с техническим образованием может назвать это "художественной литературой" - как я, например, не разбираюсь в элементарных слоях физики или математики, но с филологическим... Тут я просто теряюсь.
Скажу вопиющую банальность, но для того, чтобы быть писателем, мало иметь хорошие мысли в голове, надо иметь талант и умение их воплощать. Этого явно лишены авторы текстов, быть может, в высшей степени замечательные люди. Так что, друзья, - ничего против любимых текстов, но, пожалуйста, не трогайте словосочетания "художественная литература".

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:25 am

mukha, лубок тоже многим нравится

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:27 am

Я не о категориях "нравится - не нравится", Гость. То, что нравится - я не спорю - дело вкуса.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:28 am

Ну и что называть "художественной литературой" - тоже дело вкуса. И скорей всего, только его.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:30 am

Гость, не лепите горбухи. Это вы, видимо, еще не проснулись

Филологи и лингвисты, по-вашему, обсуждают вкусовые пристрастия друг друга?

Добавлено: Пт Май 20, 2005 9:48 am

Ой, простите, вклинился меж двух филологов! Сразу не обратил внимание. Куда уж...

Добавлено: Пт Май 20, 2005 11:29 am

mukha писал(а):

Господа,...не трогайте словосочетания "художественная литература".

Лен...

Ну....
Ты же не на сайте филологов и летераторов? Мы даже если бы и захотели - то не смогли бы соответствовать твоим потребностям

... Ну закрыто для нас то высокое что тебе открыто в словесочетании "художественная литература"... Но будь милостива к нам

...
Ведь и к нам кто-то милостив - называя - православными

...

PS
кстати

... и такая литература оказывается может приносить пользу... помню как полюбовно вы задвинули пользу от этих книг в кафе

... А я по неимению других или ради проверки вашей экспертизы

- подарил эти книжки одной маме - я тебе писал о ней как-то Нино... Она потом Янке делилась как здорово помогло

... Сыну пять лет старшему... Никак не могли научить его неговорить плохо, плохие слова и т.д... А как рассказ первый прочли

... Так сразу изменился... А если днем забудется - или сам или мама напомнит - то вечером потом в молитве Никитка говорит - прости Господи, плохо выражался

...
Не знаю надолго ли... Но на мой взгляд, видно все равно, что дети могут и не только от художественной литературы пользу получать

...
это я совсем без наезда... я восхищаюсь людьми которые соображают в "настоящей литературе" в музыке и изо и т.д... мне оно не дано...

Добавлено: Пт Май 20, 2005 11:29 am

mukha, я о том же подумала.. Но втревать в разговор 2х филологов физику не по силам

Добавлено: Пт Май 20, 2005 11:59 am

МишаКузьмичев писал(а):

Лен...

Ну....
Ты же не на сайте филологов и летераторов? Мы даже если бы и захотели - то не смогли бы соответствовать твоим потребностям

... Ну закрыто для нас то высокое что тебе открыто в словесочетании "художественная литература"... Но будь милостива к нам

...
Ведь и к нам кто-то милостив - называя - православными

...

Миша, твоя логика в этом фрагменте аналогична логике вот такой:

Цитата:

Знала, что находиться на улице опасно, что можно схватить смертельную дозу этой погибели, но всё ходила... Девушка видела, что никто не слушает её, не верит ей, но она говорила каждому встречному:
— Спасайтесь!
Не так ли вестников Православия встречали и встречают неверием? Их бросали в клетки с дикими зверями, сжигали, загоняли живыми под лёд, гноили в тюрьмах, а они стучались в каждый дом и взывали:

или вот такой:

Цитата:

Все замерли. Мальчик, у которого плеер исчез, сказал:
— Пусть он будет твоим.
Минута была удивительная. А одна девочка этому мальчику свой плеер отдала.
Не будем называть их имена. Зачем? Их знает Бог. И того, кто прощения просил, и тех, кто друг другу плеер передаривал.
Зачем им плеер, если они услышали голос Спасителя?

или вот такой:

Цитата:

Сейчас Сайка уже многому научили. Он и читать, и в шахматы играть, и по телефону разговаривать умеет. Даже кажется порой, что это человек. Но...
Хотел бы ты такого друга? Вряд ли. Души в нём нет. Любить не может. А без любви — разве это друг?!
Да и вообще, если не любить, зачем тогда жить?

Миша, не расстраивай меня. Ты - умный человек.

О влиянии на кого-то этих "произведений" я не спорю. На детей, в частности.
Но надо называть вещи своими именами. Это назидательная литература, не художественная. Потому что художник - свободен, а авторы этих текстов тенденциозны, причем очевидно тенденциозны. То есть - их истории выдуманы для того, чтобы. Задача - первична, и это очень очевидно, это даже не завуалировано. Это что касается непосредственного разграничения искусства и не-искусства. Искусство не может быть тенденциозно, друзья. Мы живем с вами в 21 веке, этот вопрос уже решен не одним столетием раньше, правда, не без рецидивов

Второе. Эти тексты прививают плохой вкус. Если перечислять художественные ляпы этих "произведений", я потрачу больше бумаги, чем то количество, которое ушло на их написание.

Еще. За таким подходом стоит определенная философия. Мне она бесконечно чужда.
Ведь чем плох-то этот подход - тем, что он проецируется на жизнь. И приучая наших детей ТАК мыслить - поясню: натянуто, выводы совершенно алогичны, не понимаю, как это может быть непонятно - мы приучаем их подстраивать жизнь под теорию. Кстати, эти тексты как раз отражают то мировоззрение, которое сложилось, в частности, в ЦХ. Так что большой привет Альмиде в связи с этим

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:07 pm

Друзья, перечитала еще раз последние тексты - это же пафос и стиль и образный ряд партийных работников времен Советского Союза, переложенный под христианскую тематику.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:12 pm

Где-то тут была раньше сказка про "православную белочку"... Из того же разряда, просто доведено уже до абсурда.
mukha, полностью согласен. Хорошо излагаешь, учусь!

Что интересно, классические детские сказки не вызывают такого "лубочного" впечатления. Хотя достаточно просты внешне.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:16 pm

mukha

Цитата:

Миша, не расстраивай меня.

нашла чем расстроиться

ну прости прости
тока не надо скоропостижных выводов:

Цитата:

Ты - умный человек.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:19 pm

Гость с юга писал(а):

Где-то тут была раньше сказка про "православную белочку"... Из того же разряда, просто доведено уже до абсурда.

Не трогайте Майю Кучерскую!

Человек с большим чувством юмора.

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:24 pm

Цитата:

не лепите горбухи

Цитата:

Не трогайте Майю Кучерскую!

mukha, простите тетенька учительница!

Добавлено: Пт Май 20, 2005 12:44 pm

Гость, сорри, если что. Это я любя